Убийственно тихая жизнь (Что скрывал покойник)

Пенни Луиза

– А как насчет собрания, на котором Крофт предоставил столько полезной информации? – спросил Гамаш.

– Самоуверенность. Он сам говорит – он не думал, что мы его вычислим.

– Извини, Жан Ги, но я этому не верю. Нет никаких физических улик против него. Одни лишь обвинения злобного подростка.

– Он его побил.

– У парня точно такой же синяк, как у тебя.

– Но парень стрелял и раньше. Крофт сказал, что такие травмы бывают только у новичков.

– Верно. Но еще Крофт сказал, что перестал охотиться года два

назад, так что с тех пор он, наверное, не брал сына на охоту, – возразил Гамаш. – Это большой срок для мальчишки. Возможно, он забыл, как это делается. Поверь мне, этот парень в последние два дня сделал один выстрел из лука.

Перед ними стоял вопрос, который не давал им покоя: что делать с Мэтью Крофтом.

– Я позвонил прокурору в Грэнби, – сказал Гамаш. – Они должны прислать кого-нибудь. Должен вот-вот подъехать. Пусть он и решает.

– Она.

Бовуар кивнул на стеклянную дверь, за которой терпеливо стояла женщина средних лет с портфелем в руке. Он поднялся и впустил ее в кабинет, в котором теперь стало тесно.

– Мэтр Брижит Коэн, – объявил Бовуар.

– Бонжур, мэтр Коэн. Уже почти час. Вы успели поесть?

– Только булочку перехватила по дороге. Я сочла это закуской.

Десять минут спустя они сидели в уютном ресторанчике напротив отделения и ждали, когда им принесут ланч. Бовуар вкратце изложил ситуацию мэтру Коэн. Она тут же ухватила самые существенные детали:

– Значит, тот, против кого свидетельствуют все улики, не сознается, а тот, против кого нет ни одной, все берет на себя. На первый взгляд отец берет на себя вину сына. Но поначалу он вроде был готов к тому, что обвинение предъявят сыну.

– Верно.

– Что же заставило его передумать?

– Полагаю, он был поражен и глубоко ранен обвинениями в его адрес со стороны сына. Видимо, он и представить такого не мог. Конечно, наверняка трудно сказать, но у меня такое ощущение, что прежде это была счастливая семья, а недавно все стало разваливаться. Познакомившись с Филиппом, я предполагаю, что причиной бед стал именно он. Я уже сталкивался с такими вещами. Злобный подросток начинает заправлять в доме, потому что родители его боятся.

– Да, я тоже с этим сталкивалась. Но вы не имеете в виду физический страх? – спросила Коэн.

– Нет, эмоциональный. Крофт пошел на признание, потому что ему невыносимо то, что Филипп, вероятно, думает о нем. Это был отчаянный, даже немного безумный поступок с намерением вернуть себе сына. Доказать Филиппу, что отец любит его. И еще был элемент… чего? – Гамаш представил себе лицо Крофта, сидящего напротив него за кухонным столом. – Это нечто вроде самоубийства. Смирение. Я думаю, ему была нестерпима мысль о том, что сын свалил это убийство на него, и поэтому он сдался.

Гамаш посмотрел на своих собеседников и улыбнулся:

– Это все, конечно, гипотезы. Такое у меня сложилось впечатление. Этот сильный человек в конце концов сдался и поднял руки. Он

признается в преступлении, которого не совершал. Но таков уж Мэтью Крофт. Он сильный человек. Человек с убеждениями. Я надеюсь, что довольно скоро он начнет жалеть об этом. Судя по тому, что я видел, Филипп очень злобный подросток и приучил свою семью не раздражать его.

Гамаш вспомнил пальцы Крофта на ручке двери, ведущей в комнату сына. Сначала он вроде бы хотел ее открыть, но потом передумал. Гамаш предположил, что Филипп устраивал отцу скандалы, когда тот без разрешения открывал дверь в его комнату, и Крофт хорошо выучил этот урок.

– Но откуда у парня столько злости? – спросил Бовуар.

– Откуда злость у четырнадцатилетних ребят? – возразила Коэн.

– Есть обычная злость, а есть злость, которая распространяется на всех вокруг. Как кислота.

Бовуар рассказал ей о том, как мальчишки закидывали утиным пометом Оливье и Габри.

– Я не психолог, но у меня такое ощущение, что этому парнишке нужна помощь.

– Согласен, – сказал Гамаш. – Но Бовуар задал хороший вопрос. Откуда у парня такая злость? Из-за того, что с ним плохо обращались?

– Возможно, с ним и в самом деле плохо обращались. Однако обычно незаслуженно обиженный ребенок ведет себя хорошо по отношению к обидчику и начинает нападать на другого родителя. А Филипп, кажется, возненавидел обоих, но в первую очередь отца. Это не соответствует стереотипу поведения, но я уверена, таких случаев много. Я лично выступала обвинителем в делах, когда обиженные дети убивали обидчиков-родителей. В конечном счете происходит какой-то поворот. Хотя это не обязательно поворот к убийству.

– Может быть, его унижал кто-то другой, а он вымещал свою злость на других? – предположил Гамаш, вспомнив замечание Клары о Бернаре Маленфане.

Она ведь даже сказала, что Филипп мог бы сознаться в убийстве, лишь бы не подвергаться избиению со стороны Бернара. Он поделился этой мыслью с Коэн.

– Это возможно. Мы начинаем понимать, насколько разрушительными могут быть хулиганы и хулиганство. Если Филипп стал жертвой хулиганства, это наверняка вызвало у него чувство озлобленности, бессилия, беспомощности. И поэтому он стал тираном в собственном доме. Это знакомая и часто повторяющаяся ситуация. Обиженный становится обидчиком. Но наверняка мы не знаем.

– Это верно. Не знаем. Однако я точно знаю, что против Крофта нет ни одной улики.

– Но у нас есть его признание.

– Признание человека, который не совсем в своем уме. Этого недостаточно. У нас должны быть улики. Иногда наша задача состоит в том, чтобы спасать людей от них самих.

– Что скажете, инспектор Бовуар?

Этот вопрос поставил Бовуара в ситуацию, в которой он не хотел находиться.

– Я думаю, у нас есть основания серьезно рассматривать вероятность уголовного преследования Мэтью Крофта в деле об убийстве Джейн Нил.