Убийственно тихая жизнь (Что скрывал покойник)
Шрифт:
Клара покачала головой. Бен лгал ей и использовал имя Питера, чтобы подтвердить свою ложь. Почему он ей сказал, что в подвале материнского дома живут змеи? Зачем он выдумал эту историю о себе, Питере и змеях? Ясно для чего: чтобы в еще большей степени выглядеть жертвой, героем. А она была всегда готова поверить его словам. «Бедный Бен» – так они про него говорили. А Бен и хотел быть бедным, хотя, как выяснилось, не в буквальном смысле этого слова.
Когда включили свет, оказалось, что подвал в доме Тиммер чист и ничего такого в нем нет – никаких змеиных гнезд. Ничто там не ползало, кроме самого Бена. «Змеи», свисавшие
– Я ошибся – и это стало еще одной причиной, по которой я так поздно во всем разобрался, – сказал Гамаш. – Это была серьезная ошибка. Я думал, он в вас влюблен, Клара. Такая романтическая любовь. Я даже спросил его об этом. Вместо того чтобы спросить, как он к вам относится, я спросил, как давно он вас любит. Я дал ему необходимый предлог для всех этих настороженных взглядов. Он украдкой посматривал на вас не из страсти, а из страха. Он знал, насколько сильна ваша интуиция. Понимал: если кто и догадается, то вы в первую очередь. Но я дал ему возможность сорваться с крючка и позволил провести меня.
– Но в конечном счете вы во всем разобрались, – сказала Клара. – Бен хоть понимает, что он сделал?
– Нет, он убежден, что обстоятельства его абсолютно оправдывают. Деньги Хадли принадлежали ему. Собственность Хадли тоже была его. А мать просто опекала имущество до передачи сыну. Мысль о том, что он не получит наследства, показалась ему настолько немыслимой, что у него не оставалось выбора – только убить ее. И разве он виноват, что она поставила его в такую ситуацию? Она сама виновата в своей смерти.
Оливье вздрогнул:
– Он казался таким незлобивым.
– Он таким и был, – сказал Гамаш. – Пока вы не возражали ему или пока он получал все, что хотел. Он был ребенком. Он убил мать ради денег. И убил Джейн, вообразив, что она в своем «Ярмарочном дне» хочет перед всем миром обвинить его в убийстве.
– Какая ирония, – заметил Питер. – Он думал, что его лицо на «Ярмарочном дне» выдаст его, но его выдало как раз то, что он стер свое лицо. Если бы он не трогал картину, то никто ни о чем бы и не догадался. Бен всю жизнь был бездеятельным. А когда наконец решился на что-то, то сам и вынес себе приговор.
Рут Зардо медленно, мучительно поднималась по холму, рядом с ней на поводке шла Дейзи. Она добровольно взяла себе собаку Бена, и это решение удивило ее больше, чем кого-либо другого. Но она чувствовала, что должна это сделать. Две дурно пахнущие старухи. Они двигались по неровной тропинке, стараясь не поскользнуться на недавно выпавшем снежке и не вывернуть коленку или не сломать бедро.
Она услышала ее, прежде чем увидела. Молельную палочку с яркими ленточками, трепещущими на ветру. Привязанные к лентам дары взлетали в воздух, ударялись друг о дружку. Как истинные друзья, которые сталкиваются, иногда до боли, но никогда не желают друг другу зла. Рут взяла в руки старую фотографию, изображение на которой почти стерлось ветром и дождем. Она шестьдесят лет не смотрела на эту фотографию – с того самого дня, когда сделала этот снимок на ярмарке. Джейн и Андреаш, полные радости. А сзади Тиммер, смотрит прямо в камеру, на Рут, которая держит камеру, – смотрит и хмурится. Рут много лет назад знала, что Тиммер все известно. Юная Рут предала Джейн.
Рут вытащила из кармана книгу, которую взяла себе в дар от Джейн. С книгой она достала и конверт, завещанный ей Джейн. Внутри была открытка, нарисованная Джейн, почти копия того, что обнаружилось на стене в гостиной. Только вместо двух юных обнимающихся девушек на открытке обнимались две старухи. Две старые женщины держали друг друга в объятиях. Рут сунула открытку в книгу, потрепанную старую книгу, пахнущую туалетной водой «Флорис».
Дрожащим голосом Рут принялась читать вслух, ее слова подхватывал ветер, играл ими среди снежинок и разноцветных лент. Дейзи с восторгом смотрела на нее.
Гамаш сидел в бистро – пришел попрощаться и, может быть, перед отъездом в Монреаль купить одну-две лакричные трубочки. Оливье с Габри оживленно спорили, куда им поставить великолепный уэльский буфет, выбранный Оливье в доме Джейн. Оливье пытался его не брать. Строго выговаривал себе, убеждал себя не быть корыстным и не выносить из дома Джейн лучшую вещь.
Он упрашивал себя: «Ну возьми ты на этот раз что-нибудь символическое. Что-нибудь маленькое в память о ней. Какую-нибудь фарфоровую штучку. Но не уэльский буфет. Но не уэльский буфет».
– Ну почему нам не поставить эту прелесть в гостинице? – сетовал Габри.
Они с Оливье обходили бистро в поисках наиболее подходящего места для уэльского буфета. Наконец, увидев Гамаша, они подошли к нему. У Габри был вопрос:
– А нас вы не подозревали?
Гамаш посмотрел на эту пару: один – громадный и энергичный, другой – стройный и сдержанный.
– Нет, я думаю, что вам обоим жестокость других часто доставляла страдания, а потому вы сами не можете быть жестокими. По моим наблюдениям, люди, которые претерпели от других, либо смиряются с этим и сами становятся агрессивными, либо проникаются необыкновенной добротой. Вы не из тех, кто способен на убийство. Хотелось бы мне то же самое сказать и про всех остальных.
– Что вы имеете в виду? – спросил Оливье.
– Что вы имеете в виду? – спросил Габри.
– Ну, вы ведь не ждете от меня, что я и в самом деле скажу вам, правда? И потом, этот человек, возможно, никогда ничего такого и не сделает.
Наблюдательный глаз Габри говорил ему, что у Гамаша неуверенный, даже слегка опасливый вид.
В этот момент появилась Мирна и попросила горячего шоколада.
– У меня к вам вопрос, старший инспектор, – сказала Мирна, сделав заказ. – А что с Филиппом? Почему он так обошелся со своим отцом?
Гамаш пока не был уверен, стоит ли говорить об этом. Изабель Лакост отправила на экспертизу вещь, которая была прикреплена сзади к постеру в рамочке в спальне Бернара, и результаты уже были получены. Там повсюду обнаружились пальцы Филиппа. Гамаша это не удивило. Бернар Маленфан шантажировал Филиппа.
Но Гамаш знал, что поведение Филиппа изменилось еще раньше. Из счастливого, доброго мальчишки он превратился в угрюмого, жестокого, глубоко несчастного подростка. Гамаш догадывался о причине, и вот теперь журнал подтвердил его догадки. Филипп не ненавидел отца. Вовсе нет. Он ненавидел себя, а злость вымещал на отце.