Убийство царской семьи и членов дома Романовых на Урале. Часть II

Дитерихс Михаил Константинович

Столкнувшись с революционным творчеством социалистов, почувствовав, что распропагандированные пролетарские массы столицы по импульсу низменных инстинктов не только не пригодны, но даже опасны для проведения мало-мальски организованной революции в масштабе ограничения ее в рамках изменения самодержавного строя в конституционно-монархический, к чему только и стремились руководители «цензовых» партий прогрессивного блока, конституционалисты всех оттенков Государственной думы, как было указано, отказались от дальнейшего проведения своих целей революционным порядком. Но от достижения своих целей они не отказались, а наоборот, представившаяся им опасность возможности развития революции в крайнем социалистическом и даже просто в анархическом направлении заставила их прийти к убеждению, что их долг спасти теперь революцию от этих крайностей, которые слишком очевидно угрожали способности России продолжать внешнюю войну, и остановить анархический ход революции сохранением за собой во что бы то ни стало руководительства событиями. Нельзя не признать, что положение, в котором оказались восставшие против Помазанника земли

русской бояре-западники, было ужасно, а потому нельзя не поверить искренности Милюкова, который говорил, что «власть берется нами в эти дни не из слабости к власти». Но нельзя и не признать, что основанием этого положения являлось отступничество русских европейцев-язычников от своего Бога, от «Бога земли русской»; за решение остаться отступниками до конца, за этот свой грех они и понесли заслуженную кару.

Хотя необходимость устранения Императора Николая II была принята как будто всеми конституционалистами, но, как говорит Шингарев, «только исполнение этого решения затягивалось». Затягивалось, во-первых, потому, что, оказавшись перед действительным лицом народной революции», значительная часть бояр-западников боялась этой меры, которая могла не остановить революции в желательных для них пределах, а углубить ее в пользу социалистов, и, во-вторых, по причине того, что, вернувшись к эволюционному порядку достижения своих целей, конституционалистам надо было добиваться добровольного отречения Императора от Престола и добровольного изменения Им самодержавного строя государства. А так как попытка их добиться этого письменными представлениями в течение 26 и 27 февраля не только не имела желательного для них результата, а, напротив, могла привести к возможности создания для Царя почвы для нового слияния Его с народом, то перед ними стал вопрос о необходимости добиваться своих вожделений путем личных переговоров с Государем, которых бояре-западники также боялись, зная по опыту 1916 года силу исключительного влияния чистоты и благости, исходивших от облика Монархa, как Помазанника Божия. Затем, в-третьих, опасаясь личного влияния Царя, конституционалисты не доверяли друг другу и не могли остановиться на разрешении вопроса, на кого именно возложить миссию личных переговоров с Государем. Родзянко обещал сам выехать на свидание с Царем, но конституционалисты не доверяли прочности Родзянко в конституционных принципах. Кроме того большинство руководителей просто уклонялось от этой миссии, опасаясь принять на себя ответственность в истории России в случае, если отречение Царя поведет не к усмирению революции, а к ее углублению, к вовлечению России в анархию и к утверждению в потомстве определенного заключения, что идеи конституционалистов шли вразрез с идеями народа «всея земли», вследствие чего цели их приводили не к благу Родины, а к определенному вреду ей. Нежелание выставить в будущей истории России партийные политические лозунги скомпрометированными, руководители партий уклонялись от сознававшегося ими рискованного шага. Многие, может быть, в глубине своей совести, еще не вполне ослепленной партийностью, сознавали роковое заблуждение, чувствовали преступность увлечения и сожалели о слишком поспешном революционном выступлении в утро 27 февраля, что и сдерживало их внутренней силой от активного участия в вынуждении отречения Царя от Престола. Наконец, в-четвертых, конституционалисты не могли прийти к соглашению, кем заменить Николая II. Избрав окончательно эволюционные пути для своей деятельности, они не хотели уклоняться слишком от законной преемственности власти, дабы самим не давать поводов к зарождению в недостаточно объединенном революционном интеллигентном обществе Петрограда тенденций к расколу личного начала и выдвижению различных претендентов по симпатиям разных кругов и салонов. Законным преемником являлся Алексей Николаевич и на нем сходилось мнение большинства конституционалистов, подходивших к вопросу с политической точки зрения. Но с этим именем была связана необходимость разрешения вопроса, а кто будет временно регентом. Кроме того, всем была известна безнадежная болезненность Наследника Цесаревича и все отлично понимали невозможность полного удаления влияния Родителей на Сына. Были партии, выдвигавшие регентом Великого Князя Николая Николаевича, другие были за регентство Великого Князя Михаила Александровича. Военные элементы революционного общества тогда же стали выдвигать преемником Николая II или Великого Князя Михаила Александровича, или Великого Князя Дмитрия Павловича. Наконец, с первого же дня революции сам себя начал выдвигать Великий Князь Кирилл Владимирович, пытаясь популяризироваться демократичностью своих убеждений и поступков. Словом, единой мысли и решения по этому вопросу в среде бояр-западников не было, и надо было выиграть время, чтобы договориться и остановиться на чем-нибудь одном; нежелательное же для конституционалистов «углубление революции» шло настолько быстро, что пока они успевали договориться по одному вопросу, давление, исходившее из совета депутатов, вынуждало их сдавать свои позиции и перерешать вопрос снова. Наконец, в-пятых, выбитые после своего единственного «революционного творчества» с позиции действительных «народных представителей» революционной России, они нуждались при создавшейся обстановке в некотором времени, чтобы путем условного соглашательства с советом рабочих депутатов закрепиться хотя бы внешне в положении руководителей «народной революции» и показать Государю солидарность с ними «народной революционной массы».

Вот какими обстоятельствами объяснялась «затяжка» в исполнении решения Временного Исполнительного Комитета вынудить Императора Николая II отречься от Престола.

Исследование не располагало данными, позволяющими прийти к определенному заключению - было ли достигнуто во Временном Исполнительном Комитете в целом какое-либо формулированное решение по вопросу о преемственности власти, в чем заключалось это решение

и явилась ли поездка Гучкова и Шульгина в Псков официальным актом, исходившим от Временного Комитета с его полномочиями, или самочинным решением, шагом, соответствовавшим мнениям, вообще тогда обсуждавшимся, но еще не вылившимся в конкретные формы определенного постановления распорядительного органа Государственной думы. Судя по словам Шульгина: «А. И. Гучков и я решили отправиться в Псков», можно предположить, что поездка была предпринята этими двумя революционными представителями по собственной инициативе. Слова же его: «мы выразили согласие на отречение в пользу Михаила Александровича», казалось, должны были бы опираться на какие-то широкие полномочия, данные им Временным Исполнительным Комитетом или каким-нибудь другим верховным революционным органом. При отсутствии же таковых полномочий истории придется признать действие Гучкова и Шульгина одним из тех своеобразных революционных явлений, когда руководители уличной толпы присваивают себе право говорить от имени всего народа.

Но если вопрос о правомочиях Гучкова и Шульгина остается пока еще открытым, то в отношении вполне определенного влияния Временного Комитета на порядок движения Императорского поезда события 28 февраля и 1 марта не оставляют сомнения. Благодаря техническим причинам, вызвавшим задержку в отправлении поезда из Могилева на 9 часов, Временный Исполнительный Комитет, во-первых, узнал о намерении Государя вернуться в Царское Село к Своей Семье и, во-вторых, получил возможность принять необходимые меры к недопущению свидания Императора с Женой и к инсценировке Государю в пути между Могилевом и Царским Селом размеров и характера «народной революции», направленной против Верховного Носителя Самодержавной формы правления. В то же время имелось в виду под разными предлогами задержать поезд в пути и этим выиграть время, необходимое как для закрепления своего положения, так и для постановки Царя перед якобы совершившимся по воле народа фактом.

Комиссар Бубликов выполнил задачу блестяще. Императорский поезд следовал, встречаемый, по обыкновению, всюду губернаторами и старшими железнодорожными агентами. Но, прибыв на станцию Дно, Государю было доложено, что дальнейшее следование в этом направлении невозможно вследствие порчи пути восставшим населением. Поезд повернул на Бологое, намереваясь через Тосно выйти к Царскому Селу. На станции Малая Вишера Государю было доложено, что Тосно занято революционными войсками с артиллерией и пулеметами. Внешне получалось такое впечатление, что гражданская и железнодорожная администрация всюду честно выполняет свой долг подданных, но население и войска подняли революцию и занимают враждебное по отношению к Государю положение.

Государь, по свидетельству лиц, Его сопровождавших, сохранял в дороге внешнее спокойствие. Приняв в Могилеве определенное решение, Он горячо ждал встречи с Родзянко и страстно стремился скорее быть в кругу Своей Семьи, и с Ней вместе разделить будущие испытания и тревогу. Сознание новым актом любви отметить Свое Самодержавное служение на благо народу рождало в Нем, по-видимому, даже радостное настроение, и Он особенно приветливо относился к лицам, обслуживавшим поезд и не принадлежащим к постоянному кругу Его приближенных. Во время остановок на станциях Он выходил и почти всегда с Долгоруковым ходил взад и вперед по перрону, ласково отвечая на приветствия публики и встречавших Его лиц. Он весь был полон предстоящим соединением с Семьей и светлым чувством достижения нового слияния с горячо любимым Им Своим народом.

Сведения, полученные на станции Дно, было первым жестоким ударом Его бесконечному чувству любви к народу. Он, чистый сердцем Сам, поверил этим сведениям. Да и какие основания имел бы Он им не верить. Он не считал их направленными только лично против Него, как против Самодержавного Монарха. Его, видимо, угнетала мысль об отсрочке свидания с Родзянко и о необходимости терять время на совершение кружного пути, так как Ему доложили, что для следования поезда приготовлен путь через Бологое на Тосно. Его удивило только - почему не был избран путь через Псков, Гатчино, вдвое короче первого. Однако стесняясь, как всегда, обременять железные дороги, обслуживавшие фронты, своими поездами, Он покорился, и поезда пошли на Бологое.

Когда глубокой ночью с 28 февраля на 1 марта на станции Малая Вишера Ему доложили, что Тосно занято восставшими революционерами и следовать дальше в этом направлении нельзя, Он понял… Он понял, что в Петрограде боятся Его приезда в Царское Село; боятся влияния на Него Жены… Ведь о всех циркулировавших в столице гнусных сплетнях Он знал очень хорошо. Он понял, что все те, кто писал Ему в Могилев о необходимости уступок, находятся всецело под влиянием этих сплетен и боятся Его соединения с Женой.

И это была правда.

Он понял, что под влиянием этих сплетен и клеветы движение, идущее сверху, направлено лично против Него, против Николая Александровича, и против Его Жены, Александры Федоровны. Что на почве тех же сплетен и той же лжи смущены руководителями войска, рабочие, население Петроградского района. Он понял весь ужас и всю опасность распространения и утверждения этой клеветы в народных массах, в смысле деморализации масс, деморализации утомленного долгой, тяжелой войной народа, тыла, армий. Он понял неминуемость разложения фронта под влиянием яда клеветы, потерю Россией боеспособности для продолжения внешней борьбы, гибель государства, гибель Богом вверенного Ему народа.

И это тоже была правда.

Надо было остановить распространение заразы… Остановить немедленно опасность… Остановить какой бы то ни было ценой…

Но какой?

Он почувствовал, что Промысел Божий требует от Него большой жертвы, высшего доказательства Своего исключительного служения вверенному народу… предела любви к нему.

Он понял, что как Помазанник Божий и как Царь Русского государства, при обстоятельствах, когда руководящие круги населения, отвергнув Божественность власти, стали между Ним и народом «всея земли», Он может и должен принести в жертву для будущего блага России Самого Себя…