Убийство Царской Семьи
Шрифт:
На главарей большевистского движения Ленина и Бронштейна-Троцкого Государь определенно смотрел, как на немецких агентов, продавших Россию немцам за большие деньги и преследующих кроме того свои специальные темные цели религиозно-социалистического характера мировой опасности. Когда в Тобольск приехал советский комиссар Яковлев, чтобы вывезти Царскую Семью, и из его полуслов стало ясно, что Государя имеют в виду доставить для чего-то в Москву, то бывший Царь, не колеблясь, сказал: “Ну, это они хотят, чтобы я подписался под Брестским договором. Но я лучше дам отсечь себе руку, чем сделаю это”. И присутствовавшая при этом Государыня, сильно волнуясь, так как Ее любимый сын был в это время в очень опасном болезненном состоянии, добавила: “Я тоже еду с тобой”.
Павел Медведев, касаясь условий содержания Царской Семьи
“Все Члены Августейшей Семьи, кроме Наследника, были здоровы. По внешнему виду Государыня была старее Государя; у Нее в волосах заметна была седина. За все время мне пришлось иметь лишь два коротких разговора с Государем. Раз Государь спросил меня, как идет война, куда отправляются войска? Я объяснил Ему, что теперь идет война внутренняя; дерутся русские с русскими. Во второй раз, увидя меня в саду рвущим лопухи. Государь спросил, для чего они мне? Я ответил, что они нужны на табак. Никаким оскорблениям и издевательствам Царская Семья со стороны охранников не подвергалась”.
Медведев при допросе особенно подчеркивал разницу в отношениях к Царской Семье русских охранников-рабочих от отношений Юровского и “латышей”. Он говорил, что, не доверяя русским, Янкель Юровский и “латыши” следили за самими русскими охранниками и не позволяли иметь общений с Царской Семьей, например, разговаривать с Ней. Именно этим он объяснил, что ему не удалось беседовать более или менее обстоятельно с Царем.
В свою очередь рассказывает про Царскую Семью и Филипп Проскуряков:
“Жизнь свою Они проводили так: вставали Они утром часов в 8 - 9. У них была общая молитва. Они все собирались в одну комнату и пели там молитвы. Обед у Них был в 3 часа дня. Все Они обедали вместе в одной комнате, то есть я хочу сказать, что вместе с Ними обедала и вся прислуга, которая была при Них. В 9 часов вечера у Них был ужин, чай, а потом Они ложились спать. Днем Государь читал, Государыня также читала или вместе с дочерьми вышивала что-нибудь или вязала. Наследник, если мог, делал из проволоки цепочки для своих игрушек-корабликов. Гуляли Они в день часа полтора.
Про отношения к Государю и к Его Семейству со стороны охраны я могу по сущей совести объяснить следующее: Авдеев был простой рабочий, малоразвитой. Бывал он и пьяненький иногда. Но ни он сам, ни охранники при нем ничем, как есть, Царской Семьи не обижали и не утесняли. Юровский с Никулиным держали себя самих совсем по-другому. При них Царской Семье было хуже. Ну и охранники при Юровском стали себя вести много хуже. О разных безобразиях Сафонова, Стрекотина и Подкорытова Юровскому было известно. О том, как однажды Подкорытов выстрелил в выглянувшую в окно Анастасию Николаевну, ему, Юровскому, я знаю, докладывал Медведев”.
По поводу отобрания Юровским от охранников перед расстрелом Царской Семьи револьверов Проскуряков характерно замечает:
“Вот этого я толком понять не могу. Правда это была или нет, я этого доподлинно не знаю, потому что никого из рабочих об этом я спросить не догадался, отбирал ли на самом деле у них Медведев револьверы. Для чего это нужно было, я сам не понимаю; по словам Медведева, расстреливали Царскую Семью “латыши”, а они все имели наганы. Я тогда еще не знал, что Юровский еврей. Может быть, он, руководитель этого дела, и “латышей” для этого нагнал, не надеясь на нас, на русских. Может быть, он для этого и захотел постовых русских рабочих обезоружить”.
Два показания рабочих-охранников, Медведева и Проскурякова, одинаково свидетельствуют, что в отношениях во всяком случае большей части русских охранников к бывшему Царю и к Царской Семье народной вражды не было. То же подтверждали и другие охранники, да и надписи на стенах дома, оставленные по себе охранниками, говорили о том же. По-видимому, это обстоятельство так ярко проявлялось, что руководители преступлением, Исааки Голощекины, Янкели Юровские, Саковичи, Белобородовы, Дидковские, или, так сказать, израильская и российская революционная советская интеллигенция, испугались настроения русских рабочих к сверженному Царю и вынуждены были обеспечить выполнение своего злого умысла обезоружением охранников и удалением их от непосредственного соприкосновения с обреченными жертвами. В данном случае это произошло при большевистской власти. Но не тот же ли страх, вероятно,
Сверженный, заключенный, всецело находившийся во власти большевистских изуверов бывший Царь предпочитает, чтобы ему отрезали руку, чем пойти на какое-либо дело, которое могло бы принести вред национальной чести и свободе России и поставить ее в экономическо-политическую зависимость от немцев. Он истинно русский для такой сделки человек; Он верный и честный Сын Своего народа, и это проявляется даже в Его отношении к своим тюремщикам из русского народа. Он и в них продолжает видеть русского христианина, детей русского народа, к которому принадлежит и сам, и которого любит не на “митинговых и трибунных” словах, а на деле, таковым, как его создали история и жизнь. Он и в Медведеве видит прежде всего своего соплеменника, заговаривает с ним, и уверен, что из 1000 таких русских рабочих, как Медведев, может быть только 10 - 20 не отзовутся просто на слово русского человека, которого они все поневоле чувствуют в Нем.
Совершенно верно, что для политически развращенных различными социалистическими и иными лицедеями слова воспитателями рабочих Он больше не Царь-Правитель. Он только человек. Но не увидеть в Нем истинного русского человека они не могли, так как близкое соприкосновение с Ним в охране, с Его Семьей, с Их жизненным бытом и главное с Их высокоправославной религиозностью открывало глаза простых людей на сущность натуры бывшего Царя и устанавливало между ними невольно внутреннюю связь по сродству основных, коренных черт народного характера. Этой внутренней связи с русским народом не могли иметь ни Саковичи, ни Логиновы, ни Ленины, ни Гучковы, ни Керенские, ни Львовы, ни никто из их сподвижников, активных и пассивных, всего революционного периода 1917 года и предшествовавших ему подготовительных смутных годов.
Сколько должно было быть у бывшего Царя любви к своему русскому народу, сколько великой русской жалости к темноте его, чтобы даже в Екатеринбурге не разувериться в действительных свойствах его натуры и не отвернуться от него, а всегда и при всех тяжелых обстоятельствах стремиться стать ближе к нему, приласкать его, от чистого сердца протянуть ему руку. И в большинстве случаев Он не ошибался; простой русский человек Его понимал и, кто бы он ни был по испорченности натуры, так или иначе откликался. Он говорил: “Русский человек - это мягкий, хороший, душевный человек; он многого не понимает и этим пользуются злые люди. Но на него можно воздействовать добром”. Как раз именно такую натуру русского человека Он сам и вмещал в себе, а злые люди пользовались этим и… воспользовались окончательно в стремлении к власти, в заботе лишь о своем эгоистическом “Я”, и в ослеплении своими не русскими политическими принципами. В последнем отношении характерен эпизод, случившийся с комиссаром Панкратовым, как рельефно отражающий сущность политиканствовавших людей того времени, воображавших, что в своем, приобретенном с запада, социалистическом мировоззрении они лучше знают и ближе стоят к русскому простому народу, чем русский Царь.
Панкратов был прислан в Тобольск Керенским вместо комиссара Макарова. По существу это был человек не злой, мягкий и безвольный, но, к несчастию, узкий, партийный, идейный социалист. Его главная мысль по приезде в Тобольск заключалась в том, что надо развить и “воспитать” солдат, чтобы Царской Семье было хорошо среди них. Для этого он стал по-своему развивать солдат охраны, но результаты получились для него совершенно неожиданно чрезвычайно неприятные: вместо просвещения - солдаты начали развращаться; появилась партийность и злоба; солдаты стали хулиганничать, и Панкратов, испугавшись, отступил. Каково же было его удивление, когда, спустя некоторое время, вновь зайдя в помещение солдат, он застал там Государя с Наследником, игравших с солдатами в шашки и мирно беседовавших с ними. При входе его, Государь добродушно предложил Панкратову присоединиться к их компании, но смущенный революционер-воспитатель, сконфузившись, поспешил уйти.