Убийство церемониймейстера
Шрифт:
Как всегда бывает, на другой день фанфары смолкли. Подручные Снулого, несмотря на улики, все отрицали. Знакомая ситуация. Выход из нее простой, но трудоемкий: многочасовые допросы без сна и отдыха. В конце концов парни сломаются. Очные ставки надо проводить так, чтобы Серега с Ефимом поняли: им следует объединиться и топить главаря. Тогда ребята быстро дадут обвинительный материал на Агейчева. Затем их следует натравить друг на друга под вопросом «на ком больше крови?». И в итоге картина преступлений будет вся на виду. Но Лыков поступил по-другому.
Он вызвал Ефима Цыферова и спросил:
– Ты знаешь,
Отставной егерь нахмурился:
– Знаю! Ваши убили, на Гутуевском.
– Это тебе Снулый так сказал?
– И Снулый, и Серега.
– Поехали со мной.
Сыщик с арестантом сели в дежурный экипаж и направились с Фонтанки на Офицерскую. Они ехали не спеша. Ефим жадно вдыхал воздух города, воздух свободы… Когда прибыли на место, Лыков повел парня в морг при Казанской части. Им открыли ледник и показали невостребованные тела.
– Простись с братом.
Сыщик вышел и вернулся через пять минут. Ефим беззвучно плакал и гладил Ивана по заиндевевшим волосам. Как они похожи!
– Ваше высокоблагородие, а куда его дальше?
– Похоронят. Хоть умер он без покаяния, я распоряжусь, чтобы положили в ограде. И отпевание будет. Хочешь присутствовать?
– А можно?
– Я разрешаю. Только дай слово, что не попробуешь сбежать.
– Святой истинный крест! Век не забуду вашей доброты! Братка ведь…
– Теперь, Ефим, погляди вот сюда. Для чего я тебя привез? Чтобы ты понял, кто убил твоего брата. Видишь маленькое пятно в ляжке? Это и есть моя пуля. После того как Иван дважды выстрелил в меня картечью, я ответил.
Егерь слушал молча, не понимая, и ждал разъяснений.
– Вот. Целил я ближе к земле, чтобы попасть в ногу. Эта пуля Ивана только ранила, причем легко. Но он захромал, и Снулый испугался.
– Чего? – напряженным голосом спросил Ефим.
– А зачем ему раненый сообщник? В больницу его везти нельзя. Одна обуза. И он убил твоего брата ударом ножа в сердце. Вот, смотри. Видишь? Понимаешь разницу между пулей в ноге и клинком в сердце?
Цыферов долго молчал, колупал пальцем рану на груди брата.
– Убедился теперь? Я был сзади. Если бы догнал Ивана, то взял бы его живым. Зачем он мне мертвый? И никуда бы твой брат не делся. Вас вон трое было в сторожке, а я один всех повязал. Помнишь?
– Да уж…
– А твой Снулый на расправу крут. Где Васька Питенбрюх? Наверняка он и его прикончил, чтобы следы замести! Так?
Но отставной егерь еще сомневался. Тогда сыщик сказал:
– Поехали обратно. Вызовем Серегу, и спросишь у него, как было на самом деле на Гутуевском.
Они вернулись в департамент, и Лыков велел привести Серегу. Это оказался дезертир гвардейского саперного батальона по фамилии Халдеев. В прошлом году, находясь в увольнении, он изнасиловал и убил купеческую дочь и с тех пор числился в розыске. По подложному виду Халдеев устроился сторожем на мусульманское кладбище. С того времени в Волынкиной и Тентелевой деревнях случилось несколько ограблений. Жертвы были сильно избиты, один человек потом умер в больнице. Выживших сейчас искали люди Вощинина. Дела Сереги были плохи, но он пока не сознавался.
Ввели дезертира. Он посмотрел в мрачное лицо Цыферова и сразу съежился.
– Скажи, как погиб брат.
– Да я в лодке сидел, там темно
– Ты говорил мне, что его застрелили сыскные.
– Ну, там пальба была… И не видно было ни лешего, ночь же!
– Не ври. Сейчас ночи светлые.
Халдеев молчал.
– Серега! Я только что из покойницкой! Видал мертвого Ивана, его ножом в сердце зарезали. Это ты его?
Цыферов шагнул к дезертиру и схватил его за ворот. Сыщик даже не пошевелился.
Халдеев побледнел и выдавил хриплым голосом:
– Это Снулый…
– А ты? Ты что молчал?
– Он велел сказать на сыскных, я и подтвердил. Спужался. Ты ж его знаешь… Брату твоему пуля в ногу попала, он охромел. Я сразу-то и не понял. Только стон раздался… И плеск: Снулый тело в воду столкнул. Потом сиганул в лодку ко мне и кричит: «Сгреби!» Еле-еле уплыли…
– Ну?
– В Чекушах осмелился я спросить, что с Иваном. И Снулый велел: «Ефиму скажем, что попали в засаду. Фараоны его и застрелили». Иначе, мол, придется другого сторожа на кладбище искать. Я и сдрефил…
Егерь отошел к стулу, брезгливо вытер руки об куртку.
– Сволочь… Ну вас всех к такой матери! Я даю показания. Расскажу как есть, никого не пожалею. Брата убили, теперь ответите! Я-то поверил! А вы!
С Ефимом началась истерика. Он бился головой об стену и рвал на себе волосы. Пришлось отпаивать его водой. Успокоившись, Цыферов заявил:
– Хочу показать место, где закопали Ваську Питенбрюха! Это там, в холерном ряду.
– Эх! Тогда и я сознаюсь! – не выдержал Халдеев. – Пишите, ваше высокоблагородие! Все как на исповеди…
И Серега с Ефимом дали полные признательные показания. Они наговорили Снулому на бессрочную каторгу, а себе – на первый разряд [49] . К вечеру по их наводке раскопали труп барыги, и на Агейчеве теперь числилось пять убийств. Можно было начинать с ним работать.
Подручные Снулого содержались во внутренней тюрьме Департамента полиции. Маза пришлось положить в госпиталь Дома предварительного заключения. Надзор там слабый, но это никого не беспокоило. На одной ноге далеко не убежишь! Во время схватки в сторожке Лыков расколол ему пополам надколенник. Снулому закрепили ногу в гипсовой лангете и велели месяц не шевелиться.
49
Первый разряд каторжных – осужденные на срок от 12 до 15 лет.
Алексей зашел в палату. Агейчев лежал, как всегда, с сонным видом. При появлении сыщика глаза его не подобрели.
– На, читай! – сыщик швырнул мазу на грудь кипу исписанных листов. Тот начал смотреть, но скоро отложил бумаги. И так все ясно.
– Погонянка [50] тебе светит, Спиридон. Пожизненная!
– И в аду обживешься, так и ничего, – философски сказал арестант. – Заслужил – отвечу.
– А не хочешь компанию завести? Скучно одному в каторге!
50
Погонянка – каторга (жарг.).