Убийство на Аппиевой дороге

Сейлор Стивен

– Что верно, то верно. А сам Милон?

– Он в ярости…

– «И в то же время растерян; как будто у него почву выбили из-под ног». Это я уже слышал. Но сам ты что о нём думаешь?

– Трудно судить. Я и видел-то его в первый раз.

– Вы никогда раньше не встречались?

– Нет.

– Но Клодия ты знал.

– Я бы этого не сказал. Его сестра однажды наняла меня – это было несколько лет назад.

– Когда обвиняла Целия в убийстве.
– Помпей кивнул. – Я выступил на суде в его защиту, если помнишь.

–

Так получилось, что я пропустил твою защитительную речь, Великий.

– Речь была так себе. Да это и к лучшему. Особо стараться не стоило: всё равно любая речь померкла бы сравнении с той, что произнёс Цицерон в защиту Целия – или, может, правильнее будет сказать, против Клодии? Значит, Сыщик, ты никогда не был на стороне Клодия?

– Никогда не был; и я не на его стороне сейчас.

– Но ты и не за Милона?

– Нет.

Он поглядел на меня испытывающим взглядом, а затем обратился к молчавшему до сих пор Эко.

– А ты?

Мой сын прочистил горло.

– Я помогал отцу, когда он работал для Клодии, и был с ним у Цицерона сегодня. Но ни Клодия, ни Милона я никогда не видел.

– А сам ты на чьей стороне?

– Своего отца - и только.

– Преданный сын – самый верный сторонник. А как насчёт другого сына – того, что в Галлии? Неужели он не сделал свою родню цезарианцами?

– Мой сын Метон предан своему командиру, как и надлежит солдату. Не считая этого, наша семья никогда не была сторонниками Цезаря.

Помпей поглядел на меня с интересом.

– Скажи, Сыщик, как тебе удаётся вести свой корабль, ни за кем не следуя, и не быть выброшенным на скалы?

– Я думаю, Великий, что если бы решил последовать чужим курсом, то был бы выброшен на скалы давным-давно.

– Значит, ты всегда сам был своим кормчим? Ты знаешь о путеводных звёздах что-то такое, чего не знают другие? Или плывёшь наугад?

– Не более и не менее наугад, чем любой другой человек. Возможно, это звёзды направляют нас.

– А, мне знакомо это чувство. Ты веришь в свою судьбу.

– Разве что в очень незначительную.

– Думаю, лучше незначительная, чем никакой. – Великий качнул головой, словно мысль об отсутствии у кого-то судьбы, пусть даже незначительной, далась ему с трудом. – Судьба странная штука. Вспомнить хоть Клодия. Вот итог его жизни: свалился мёртвым в пыли на великой дороге, построенной его предком. Символично, как в греческой трагедии. Что до Милона, то для него в самый раз будет угодить в ловушку и быть съеденным заживо.

– Не понимаю, Великий.

– Как легендарный Милон Кротонский.

– С его смертью связана какая-то легенда? О знаменитых атлетах прошлого я мало что знаю.

– В самом деле? Но Милона невозможно понять, не зная о его легендарном тёзке. По имени, которое человек берёт себе сам, можно судить, что он о себе думает, а подчас даже и о том, какова его цель в жизни. Впрочем, человеку, называющему себя Сыщик, нет нужды объяснять такие вещи.

–

Ты прав… Великий.

На лице Помпея не дрогнул ни один мускул.

– Что ж, я расскажу вам о Милоне Кротонском. Давайте-ка выйдем на балкон. Сейчас солнце, и там теплее. Я прикажу принести подогретого вина. Вы какое вино больше любите – албанское или фалернское? Сам я предпочитаю албанское – у него послевкусие суше…

Мы сидели на балконе, выходящем на юго-запад, потягивали вино десятилетней выдержки и смотрели на город. Пожар на Авентине был потушен или прекратился сам, и лишь лёгкий дым вился над холмом высоко в небе. Но за это время возник новый пожар. Дым был густой, угольно-чёрный. Горело далеко слева, у Верхних ворот[7].

– В молодости наш Милон был выдающимся атлетом. – Помпей задумчиво качнул чашу. – Или говорит, что был: после третьей чаши он начинает хвастаться своими атлетическими подвигами не хуже ветерана, хвастающегося подвигами на поле боя. Он одержал множество побед – по большей части, в состязаниях по борьбе. Не знаю уж, какие состязания в этом Ланувиуме, но Милон всегда оказывался сильнейшим, быстрейшим и самым стойким. Силён, как бык. Да и упрям, как бык. Таков наш Милон. А уж статью своей гордится – точно какой-нибудь грек. Хотя по греческим меркам он не вышел ростом и слишком широк в кости. Но форму всегда поддерживал. Мне случалось видеть его голым в термах. Живот плоский, как стена, плечи – как камни для катапульт, а уж между ягодиц он мог бы орех расколоть! – Помпей издал хриплый смешок и стоявший на другом конце балкона охранник, до которого долетало каждое слово, рассмеялся в ответ. Я понял, что мы с Эко удостоились особого доверия Великого: он разговаривал с нами запросто, как с помощниками где-нибудь на привале.

– Так что ничего удивительного, что когда Тит Анний стал подыскивать себе имя погромче, он остановил свой выбор на Милоне. Помните ту письменную работу о Милоне из Кротона, которую нас заставляли выполнять школьниками?

Мне это ровным счётом ни о чём не говорило; но Эко, всё же ходивший к учителю дольше, чем я, произнёс нарочито заученным тоном.

– К следующему уроку напишите рассказ о Милоне из Кротона, который для тренировки каждый день носил на плечах телёнка, пока телёнок этот со временем не вырастал и не превращался в быка; и объясните, какой урок надлежит извлечь из этой истории.

– Нам надлежит усвоить следующее, - подхватил Помпей. – По мере того, как мальчик, вырастая, превращается в мужчину, возрастают и его обязанности. И по примеру Милона из Кротона, мужчине подобает не стряхивать их, но напротив, продолжать нести, стиснув зубы и сдерживая стон. – И оба, мой сын и Помпей, рассмеялись с оттенком ностальгии.

– Уверен, что нашему Милону в своё время тоже пришлось писать такой рассказ. И похоже, этот урок крепко втемяшился ему в голову.

Помпей отхлебнул из своей чаши, нахмурился, подозвал раба и послал его за управляющим.