Убийство на острове Марты
Шрифт:
Паром как раз приставал к берегу. Я поднялась с ялика, крепко зажав ракушки в ладони, и побежала к пристани. Последнее, что я видела на море: Питер пересекал узкий пролив, отделявший пляж от Эдгартауна, он был уже на половине пути к яхт-клубу — стройная фигура в темном костюме, чуть-чуть откинувшаяся назад, под прямым углом к покрытой волнами поверхности воды; его красно-белый парус пятном сверкнул на солнце.
В этот самый момент, вспоминая, как во время нашего разговора Питер беспрестанно кидал камешки, заставляя их подпрыгивать на воде, я вдруг смутно осознала, что именно привлекло мое внимание на фотографии
Я воспроизвела в памяти Питера, собирающего камни, кидающего их один за другим параллельно поверхности воды; потом в памяти моей всплыла Грейс, снятая во время чаепития, жеманно державшая чашку в руке; вот Грейс на крокетной площадке, примеряющаяся рукой к молотку, чтобы послать мяч в воротца…
Грейс, как и Питер, была левшой. На ум мне пришел третий человек, тоже молодой и стройный, одетый в перепачканные краской джинсы и теннисные туфли, курящий сигарету, когда мы вдвоем сидели в уборной театра.
Саманта Сандерсон держала сигарету в левой руке!
Интересно, имеет ли Фишер сведения о том, какой рукой предпочитает пользоваться преступник. Если даже и имеет, то вряд ли сообщит их мне. Придется добывать их самой.
Глава 14
Часом позже, после того как Хедер увела всех четверых детей на пляж, прихватив с собой новый синтетический мяч, купленный по просьбе Кристофера (старый, как он сказал, «плохо надувается»), я снова отправилась в верхнюю часть острова. Миновав центральный гражданский аэропорт и проехав по Саут-роуд, главной магистрали северо-восточной части острова, выходящей на Атлантическое побережье, я выехала через Битлбанг-Корнерс в Чилмарк и остановилась у бакалейного магазина.
Это было некрашеное здание с опоясывающей его крытой галереей, наподобие непрезентабельных придорожных харчевен, имеющих мало общего с фешенебельными новомодными магазинами, построенными в колониальном стиле Новой Англии для туристов и местных богачей. Изнутри оно тоже мало походило на аккуратный супермаркет. Современные морозильные камеры затиснуты между контейнерами с пивом, дешевыми винами, лимонадом; прогнувшиеся полки вдоль стен забиты пыльными консервными банками, коробками, беспорядочно сваленными овощами. Засиженные мухами лампы дневного света тускло освещают непритязательную картину. Эта жалкая обстановка и беспорядок странным образом соответствовали свободной атмосфере летней жизни в деревне, присущей Менемше и западной части острова; в оживленных кварталах Эдгартауна и порта картина наблюдалась другая.
Покупателей было не много — всего несколько дачников, заглянувших сюда в поисках молодых кукурузных початков, и среди них два-три местных жителя; они выделялись одеждой и акцентом, а зачастую и избыточным весом, что было типично для здешнего населения, злоупотреблявшего содовой и жирной соленой пищей.
Лавочник сидел за кассовым аппаратом. Это был бледный субъект лет пятидесяти, с узкой грудью, большим животом, одетый не по сезону в серый пиджак без воротника, из-под которого виднелась не первой свежести рубашка, расстегнутая много ниже, чем это допускали правила приличия.
Я обождала, пока он отпустит очередного покупателя, и спросила, работает ли здесь еще Дороти Уэбб.
Он обратил на меня мутные слезящиеся глаза. Ответа мне пришлось ждать долго, даже
— Дороти? Боюсь, что нет.
— Не можете ли вы подсказать, где ее найти?
— Думаю, на здешнем кладбище.
— О, я сожалею об этом. — Я не придумала ничего лучшего, как повторить, подобно всем благовоспитанным людям, эту сакраментальную фразу. — Собственно говоря, я ищу ее сестру, Алису. У меня была надежда, что Дороти поможет мне в этом.
Я уже знала, что ответ получу не сразу. И я не ошиблась. Он взвесил покупку, получил деньги и только потом повернулся в мою сторону.
— Алису, говорите?
— Да.
— Она тоже на кладбище, — сказал он с широкой улыбкой, будто ожидая, что новость будет мне приятна.
Но он ошибся. Сердце у меня упало. Мы с Питером допускали, что одной из сестер уже нет в живых, при всем том я почему-то (наверное, из прирожденного оптимизма) не думала, что они умерли обе. Я надеялась найти хотя бы одну из них — пусть бы она была полоумной, я бы до нее достучалась. Но как оказалось, эта дверь захлопнута наглухо.
Я спросила его, когда скончалась Алиса.
Отпустив еще одного покупателя, он неожиданно разговорился.
— Вот уже года два тому. Ее племянница, Сюзи, живет в Лобстервилле. — Лавочник говорил с сильным местным акцентом. — Она замужем за Генри Симмонсом, водопроводчиком из порта, у него там собственное дело. Если вам нужно узнать подробности, найдите Сюзи, она вам все скажет, я думаю.
Я поблагодарила и, не оглядываясь назад, покинула лавку. Мне не хотелось, чтобы он глазел на меня, что не преминул бы сделать, если бы я задержалась долее.
Выйдя наружу, я позволила себе на минуту раскиснуть, но вскоре мой всегдашний оптимизм взял вверх. Это было бы слишком просто, если бы Дороти была жива, подумала я. У меня, по крайней мере, есть координаты племянницы.
Я поехала в Лобстервилл, расположенный на северном берегу Острова, западнее Менемши, от которой он отгорожен бухтой, имеющей узкий выход в менемшинскую гавань и в море. Много лет тому назад Лобстервилл имел процветающие рыбные промыслы, однако теперь это был всего лишь длинный — с милю — ряд лачуг, построенных на дюнах, за пределами галечного пляжа, и отделенных одна от другой зарослями сорной травы, кустарника и куманики, — раздолье для скунсов, которые расплодились здесь во множестве.
В этот район вела узкая грязная дорога. Среди красивых большей частью островов Лобстервилл представлял уродливое исключение: в здешних трущобах скрывались неудачники, не имевшие другого пристанища, вынужденные жить по соседству с теми, кто мог превратить в трущобы любое место, где бы оно ни находилось.
Пройдя с дюжину домов или больше, я увидела ржавый почтовый ящик с надписью: Г.Симмонс. Между каркасами автомобилей пролегала песчаная дорожка, подводящая к дому, безвкусно выкрашенному в канареечный цвет, не сочетающийся с ярко-красной окраской ставен. У дома была протянута веревка, на которой развевалось мужское и женское белье, хотя и не дорогое, но явно указывающее на то, что хозяева не утратили цивилизованных привычек. Окна и дверь были открыты. Я достала блокнот, хранившийся в ящике для перчаток у меня в кабине, поднырнула под веревку с бельем и постучалась. Откуда-то изнутри, перекрывая рев телевизора, послышался женский голос: