Убийство по-китайски
Шрифт:
Александр усмехнулся, бросил взгляд на костюм Самуловича, на меня, потом поправил булавку в своем галстуке, один камень которой стоил как все, надетое на нас.
– Не знаю, смогу ли объяснить… Видите ли, отец мой, как и дед, жизнь вели более купеческую, хотя и были дворянами. Вот эта бесконечная работа, гонка за выгодой, подсчеты, ограничения, схемы, контроль, борьба и еще раз борьба за каждую копейку. Они составили огромное состояние, но стали его рабами, – он пыхнул сигарой. – И отец это понимал, поверьте. Он стремился в общество и, как видите, в нашей губернии
– И тут в дело вступаете вы, – не утерпел Борис.
Александр пожал плечами.
– Да. Отец никогда и ни в чем мне не отказывал. Он сам хотел бы быть таким, как я. Понимаете вы это? Хотел быть мной! Однако натуру не переделаешь. Если ты ходил с караванщиками, сам вешал чай… А я наследую уже сложившееся дело. С приказчиками и всем, что там нужно. Я – единственный наследник. Имею образование, говорю на французском. Теперь принят в самом высшем обществе. Поэтому… отец, конечно, мог покричать, но и сам не придавал этому значения.
– Александр прав, – поддержала пасынка Ольга Михайловна. – Муж во многом потакал ему. Был один момент, который сильно повлиял на мировоззрение Василия Кирилловича. Лет пять-десять назад мужа плохо приняли в Москве, когда он только открывал там торговлю. Совсем не так, как он ожидал. Тогда Василий Кириллович, как человек действия, решил во что бы то ни стало пробить эту стену. Пусть не сам, но через сына попасть в самый высший свет. Ну вот…
– Да, понятно. А что же вы?
– Что я?
– Тоже не обращали внимания на характер мужа?
– Борис Михайлович, я думаю, вы поняли, что Василий Кириллович был непростым человеком. Однако жизнь связала меня с ним. И потом, у каждого есть недостатки. Мы должны прощать людям, помня, что и они нас прощают. Муж был несдержан, а я – бесплодна. Он был старше, а я не имела гроша за душой.
Она прямо и твердо взглянула на Бориса, и тот смутился.
– Все имеет свою цену, – снова мягко продолжила хозяйка. – Господь справедлив. Кроме того, надо и смиряться. Это огромная добродетель и большая радость, поверьте.
Я как завороженный глядел на эту женщину. Ее слова, то, как она держалось, – все удивляло и восхищало меня. Даже Самулович, обычно предубежденный к слабому полу, даже он, похоже, был очарован хозяйкой и впечатлен ее откровенностью. Он поерзал на месте и замолчал. Я обвел комнату взглядом и встретился глазами с Иваном, все так же неподвижно сидевшим в кресле в углу.
– Иван Федорович, – обратился я к нему, чтобы немного сместить сложный разговор, – в сложившихся обстоятельствах вынужден и вас спросить, где вы были вчера?
– Ровно там же, где и все – в театре, – не изменив положения, ответил он. – Ах да, вы не можете меня припомнить. Там же было столько китайцев,
– Иван, бога ради! – поморщился Трушников. – C’est insupportable. [16]
– А что такое? Меня спрашивает, где я был, человек, который сидел против меня за столом не менее трех часов.
– Это вы… переводили… – промямлил я. – Простите!
– Не извиняйтесь, Иван любит сделать из любой ерунды драму. Несчастный характер.
16
Это невыносимо (фр.).
– Не всем же быть великосветской надеждой семейства. Меня, видите ли, не знают, куда пристроить. Вот Василию Кирилловичу в Кяхте однажды китайцы халат дорогой подарили. А он и надеть его не мог – свои засмеют, и выкинуть никак – китайцы обидятся. Так что придумал – вешалку в конторе поставил, прямо у стола, и халат на нее распялил. Так и я, ни богу свечка, ни черту кочерга. На праздник взяли, а за стол – увы. Переодели, как обезьянку, и к гостям приставили для декору. Ли-то говорит по-русски не хуже меня.
Все это говорилось ровным чуть насмешливым голосом, без тени обиды, но с каким-то странным вызовом окружающим. Впрочем, ни Ольга Михайловна, ни Александр Васильевич, похоже, ничуть не смущались происходящим, но воспринимали все как дело обычное, хоть и весьма досадное. Самулович смотрел на Ивана с интересом. Он вновь водрузил на нос пенсне и весь как-то подался вперед.
– А что, Иван Федорович, не заметили ли вы вчера чего-нибудь странного?
Тот вдруг улыбнулся.
– Странного? Вчера все было странным, сударь. Я вижу, вы не совсем дурак, так зачем спрашиваете так общо? Что вам интересно?
– Например, о чем говорил Трушников с господином Ли в ложе?
– Мимо, сударь. В молоко. Разочарован! Не знаю, о чем они говорили. Могли бы и догадаться, что хозяин, – он подчеркнул это слово, – в лишних ушах не нуждался. А переводчик, – он усмехнулся, – ни ему, ни Ли не надобен. Так что выгнали они меня вместе с прочими. Свиту его – а в ней, если вам интересно, секретарь господина Ли, его поверенный, приказчик, казначей и двое слуг, – так вот всех, кроме слуг, велено было проводить до дверей. Что я и сделал. Слуги оставались на этаже, во всяком случае, когда я вновь поднялся, они стояли там же, где я их оставил.
– Хорошо, – кивнул головой Борис, как бы принимая игру. – Давайте попробуем тогда с другого конца зайти: зачем вообще здесь господин Ли?
– Лучше. Но все равно, я вам помогу мало. Вовсе мало. Я знаю то, что знают все: Ли Дэн – крупный партнер Василия Кирилловича… был. Одно время, во всяком случае, большие дела они вместе делали, это точно. Сюда Ли приехал наверняка по приглашению, иначе быть не могло. Еще я знаю, что хозяин возил Ли смотреть чаеразвесочную фабрику и склады. Предупрежу следующий ваш вопрос – зачем? Этого, сударь, мне не докладывали.