Убийство по-китайски

Попандопуло Анастасия

– Пойдем, Аркаша. Может, их извозчик не уехал. Так не хочется пешком тащиться.

Мы вышли и, действительно, успели перехватить коляску. В коляске я дулся.

– Нас выставили какие-то пошляки, как мальчишек.

– А надо было сцепиться с ними? Ты да я против пехоты. Хороши бы мы были.

– Но не уходить же так. И не выяснили ничего толком, и опозорились.

– Чужая наглость не может опозорить – это раз. Два, больше того, что уже узнали, сегодня нам узнать бы и не удалось. Как ты видел, госпожа Тюльпанова уже… в общем, нужно приезжать утром. Только… какая-то заноза у меня в голове после посещения, а в чем дело, понять не могу. Тоскливо и плохо. Чего-то мы недоглядели…

Он поглубже запахнул пальто, отвернулся, и остаток пути мы ехали молча.

14

На

несколько дней расследование наше забуксовало. Мы мыкались по городу, когда вместе, когда порознь. Опрашивали лакеев, что прислуживали в театре, извозчиков, дежуривших на площади, задавали вопросы служащим Трушникова – все без особого толка. Единственным результатом можно было считать то, что подтвердилась догадка Бориса. Наш швейцар действительно оказался родным дядей Варвары Тихоновны, и хоть и не признался ни в чем прямо, но врал так неумело, так нелепо, что мы полностью уверились и в авторстве записки, и в том, что подкинута на мой стол она была не без его помощи. Мы дважды ездили в Петровское, но Тюльпанову не видели (первый раз не застали, второй она сказалась больной). Много сил отнимала и подготовка к первой благотворительной раздаче еды. Вся эта суета нас изрядно измотала. Вера в наши силы у меня таяла, и я с тревогой следил за Борисом, уже предчувствуя его скорый и неизбежный, как мне тогда казалось, арест. Поэтому, когда утром в субботу за мной и Самуловичем была прислана казенная коляска и пристав передал требование Выжлова немедленно проехать в участок, я, честно сказать, запаниковал, а хозяйка моя и вовсе разрыдалась и стала совать Самуловичу какие-то свертки с носками и сухарями. На все уверения пристава, что об аресте речи не идет, она только всхлипывала и отвечала, что «уж она-то все знает и понимает, как там делается». Надо признаться, что и Борис утратил тогда часть своего природного оптимизма, да и кто бы не утратил в подобных обстоятельствах. В участке нас попросили подождать. К моему удивлению, в комнате, куда нас завели, уже сидели отец келарь Свято-Троицкого монастыря и какая-то старая очень полная женщина в теплом капоте, которая поминутно промокала лицо и глаза большим красным платком. Мы обменялись приветствиями и весьма натужно поговорили с келарем о своих благотворительных делах. Через некоторое время дверь открылась, и в комнату вошел Выжлов. Он окинул нас немного насмешливым взглядом, поздоровался и разместился за большим столом, кивком усадив нас обратно на стулья у стены. Секретарь занял место у небольшого бюро в углу, разложил бумаги и выбрал перо.

– Вот так, хорошо, господа, отец, вы, сударыня, благодарю вас, что так оперативно откликнулись на мое приглашение. Видите ли, следствие обнаружило некоторые обстоятельства, прояснить которые вы нам поможете. Точнее… мне необходимо, чтобы вы, Улита… Прокофьевна, и вы, отец Феофан, опознали некоего господина. Вас же, Аркадий Павлович, и господина Самуловича я позвал, поскольку вы ведете собственное расследование.

Он слегка усмехнулся. Мы переглянулись. Выжлов сделал знак стоящему у двери приставу. Тот открыл дверь. Длинный коридор шел от нашего кабинета до лестницы, освещаемой огромным, в два этажа, окном. Серый робкий утренний свет лился сквозь стекла, расчерченные ветвями деревьев и шпросами переплета. Коридор был пуст, двери расположенных вдоль него комнат заперты. Ожидание несколько затягивалось, и я видел, что это нервирует Петра Николаевича, вероятно, потому как смазывает театральный эффект, на который он рассчитывал. Наконец на лестнице раздались шаги и показались три фигуры, четко обрисованные на фоне окна. Было понятно, что два конвоира ведут арестованного. Что-то в его фигуре показалось мне смутно знакомым. Старушка, сидевшая с нами, тихо вскрикнула. Арестанта ввели, и я его сразу узнал – это был мой странный знакомец из кафе-ресторана. Был он все так же одет в высокие сапоги-бутылки, короткую подбитую мехом жилетку, только лицо его еще сильнее осунулось да глаза лихорадочно блестели.

Выжлов, похоже, заметил мое замешательство, потому что тут же встал из-за стола и подошел ко мне.

– Господа, прошу тишины. Говорить, только отвечая на мои вопросы. Аркадий Павлович, правильно ли я понял, что вы тоже имеете честь знать этого господина?

Я кивнул.

– Неожиданно и… полезно. Прошу вас первым назвать его имя и обстоятельства знакомства.

Я ответил, подчеркнув, что знакомство

было мимолетным и никаких особенных сведений я предоставить не могу. Петр Николаевич тем не менее остался моим ответом очень доволен, затем повернулся к отцу Феофану и попросил его ответить на точно такой же вопрос. Келарь ответил, и я полностью перестал что-либо понимать.

– А вы, Дмитрий Васильевич, – затейник, – подошел Выжлов к арестанту. – В монастыре Сумским представились, Аркадию Павловичу вот Ревендиным. Это ведь от английского revenge [20] , я не путаю? Очень романтично. Послушаем, что скажет кухарка. Ведь это – кухарка из дома вашего отца, – он указал на рыдающую старуху, – она вас еще маленьким знала. Или вы снова возьмете на себя труд отрицать очевидное?

– Не смейте говорить в таком тоне, – прошипел арестант, и нервное лицо его перекосилось.

20

Месть (англ.).

– Тон соответствует вашему положению. Положению человека, который живет под чужим именем и подозревается в отцеубийстве.

Страшная догадка пронзила меня. Я вскрикнул и почувствовал, как Борис взял меня за руку. Задержанный снова дернулся.

– Что, думали, никто не дознается? А вот, работает в России следствие. Разрешите, господа, представить – старший сын новопреставленного Василия Кирилловича, Дмитрий Васильевич Трушников. Правда ведь, Улита… Никифоровна?

Старушка закрыла лицо платком и закивала.

– Выведите ее, – несколько брезгливо махнул рукой Петр Николаевич. – Велите снять показания, да подробно. Особенно про тот случай перед Пасхой, когда наш замечательный граф Монте-Крист в дом к своему отцу заявился и скандал учинил.

– Батюшка, прости, – протянула руки к Дмитрию несчастная баба.

– Иди, Улинька. Расскажи. Беды не будет, – неожиданно мягким, совсем ласковым голосом заговорил Дмитрий. – Им уж и так про то все известно. И не плачь…Платок весь измочила. Но я тебе еще дюжину куплю.

– Как мило, – хмыкнул Выжлов. – Может быть, вы не Монте-Крист, а Робин Гуд? Хотели ограбить папашу и все нищим раздать? Впрочем, для следствия это неважно. Следствие у нас работает не на литературных началах, – он бросил насмешливый взгляд на нас с Борисом, – а на основании фактов и строгой логики.

– Работает, работает ваше следствие, да все мимо. Я уж с вашей работой и раньше сталкивался, – процедил Дмитрий.

– Сталкивались, да не столкнулись! И ведите себя потише, господин Трушников. Сейчас на вас не кража отцовых денег, а убийство, да еще такое… Извращенное и отвратительное.

– У вас доказательств нет и быть не может.

– Это мы с вами еще обсудим. Вот сейчас вы на мои вопросы ответите…

– Отвечу тебе, что дурак ты, следователь.

– Уж это… извольте вести себя достойно! Я не посмотрю, что вы дворянского звания, за такие эскапады я вас в карцер отправлю.

– Да неужели вы правда думаете, что это я его убил? – вспылил арестованный и даже попытался встать, но был посажен обратно приставом. – Не трогайте меня! Черт. Неужели вы эту комедию всерьез играете? Неужели непонятно, что я бы своего папашу так просто не убил! Такая легкая смерть такому извергу. Не заслужил он ее вовсе. Как там у вас в бумагах-то написано? «Был одурманен и после убит». Да разве это ему возмездие? Да если все слезы, что из-за него пролиты, вот в эту комнату поместить, так и до потолка бы достало. Вот в этих слезах его бы и утопить. А только и то не сразу. Я бы ему долгую муку приготовил, а потом, может, и помереть позволил. А или другое, – он вскочил, но был снова тут же усажен на место, – другое, господа… Я бы его простил. Простил полностью. От сердца. Так, чтобы потом ни слова не было о прошлом. А все ж… скорее убил бы. Как вы думаете?

И речи, и облик – все удивляло меня в этом человеке. Я во все глаза смотрел на него, силясь разгадать. Выжлов же будто вовсе не находил в нем никаких странностей. Он пошуршал бумагами и равнодушным, каким-то подчеркнуто казенным голосом произнес:

– Таким образом, вы признаетесь в желании убить отца. Необходимо занести в протокол.

– Заноси. Его полгорода убить хотело.

– Это правда, Петр Николаевич. Желания убить мало, – подал голос Борис.

– Мало, но нам все пригодится.