Убийство в морге [Ликвидатор. Убить Ликвидатора. Изолятор временного содержания. Убийство в морге]
Шрифт:
— Хорошо, когда есть выбор! — грустно заметил Кузин.
Хрусталев отвел Кобрика за локоток чуть в сторону и стал его уговаривать отнести записку своему другу.
— У тебя тоже есть выбор, Сергей Сергеевич! — заметил Великанов.
— Нет у меня выбора! — отрезал Кузин.
Григорьев вспомнил Булгакова, «Мастера и Маргариту»:
— «Зал погрузился в полную тьму, и на стенах выскочили красные горящие слова: „Сдавайте валюту!“»
Телок завистливо сказал Рудину:
— Его после
— А я согласен и до обеда! — заерничал Рудин. — Натощак!.. — И вдруг добавил грустно-грустно: — Лишь бы за ворота вывели!..
Довольный Хрусталев, убедив Кобрика занести записку другу, бросился быстро составлять шифрованную запись-послание.
А Кобрик сел рядом с Григорьевым.
— Не опасно записку Хрусталева передавать на волю? — незаметно шепнул он Григорьеву. — Не засекут?
— Успокойся! — так же тихо ответил ему Григорьев. — Кому надо тебя шмонать? Бери.
Хрусталев закончил шифровать свое послание и ходил, как кот вокруг сметаны, возле Кобрика, пытаясь улучить минутку, чтобы незаметно это послание ему передать.
Такая возможность у него появилась, когда Кобрик пошел на толчок.
Хрусталев мгновенно сделал вид, что у него, по меньшей мере, понос, так он разыгрывал свое хотение, чтобы вертеться с полным основанием у параши.
Айрапетян даже пошутил:
— Кобрик, берегись этого ловеласа! Он уже Поворова соблазнил.
Хрусталев простонал:
— Я мечтаю соблазнить только парашу. Ой, Кобрик, давай, отваливай!
И он стал вроде бы отталкивать Кобрика от толчка, а сам ловко сунул записку ему в карман и шепнул:
— Записка в кармане! Передашь, не пожалеешь!
Хрусталев оттолкнул Кобрика, не дав ему даже застегнуть брюки.
— Здесь дам нет!
Кобрик вымыл руки и вернулся к столу.
Григорьев случайно бросил взгляд на лежащего Баранова. Что-то его забеспокоило. Что, он пока и сам не мог определить.
Поэтому он спросил у Великанова:
— Великанов, тебе не кажется, что Баранов как-то странно спит?
— Да он же в отрубе! — с первого взгляда определил Великанов. — Пить меньше надо! — добавил он завистливо.
— Нет, Великанов! — встал с места Григорьев. — Что-то не так.
И он подошел к Баранову.
От Баранова действительно хорошо пахло коньяком.
Но Баранова уже не было на свете. Под одеялом лежал труп.
Григорьев попробовал найти пульс, но ни пульса, ни дыхания не обнаружил.
— Да оставь ты его в покое! — посоветовал Великанов. — Проспится, сам встанет. Я однажды сутки был в таком вот отрубе, и ничего… Как видите, выжил.
Григорьев оставил руку Баранова в покое и накрыл его с головой одеялом.
— Ему этого при всем его желании не удастся сделать! — сказал Григорьев. — Он мертв!
После
Каждый из них считал своим долгом пощупать пульс у лежащего и послушать, припав к груди, биение сердца.
И каждый, покачав головой в полной растерянности, отходил в сторону и говорил одно и то же: «Надо же! Копыта отбросил!»
— Это сколько же надо выпить, чтобы дать дуба? — вслух задумался Великанов. А подумав несколько секунд, сам себе и ответил: — Никак не меньше литра, а то и двух! И то, если мешать разные крепкие горячительные напитки!
Григорьев подошел к двери камеры и сильно забарабанила в нее кулаком.
Ему пришлось стучать довольно долго, минут пять, пока дверь не открылась и вертухай не рявкнул:
— Чокнулся? Пожар, что ли? Или в карцере так понравилось, что вернуться туда хочешь?
— Баранов копыта отбросил! — охладил вертухая Григорьев.
— Если шутить изволишь, — угрожая пообещал надзиратель, — я тебя в карцере сгною. До суда не выйдешь!
Он мрачно вошел в камеру и направился к Баранову.
Откинув одеяло, он долго осматривал и ощупывал тело, затем нехотя признал:
— Да, некоторая доля истины в твоих словах есть!
— Какая? — ехидно поинтересовался Григорьев. — Он наполовину мертв или наполовину жив?
И Рудин посчитал своим долгом мрачно пошутить:
— Как вам кажется, он умер от того, что перепил или, наоборот, недопил?
Вертухай укоризненно поглядел на одного, потом на другого и сказал:
— Нашли время шутить!
Кузин с ним не согласился:
— Если не шутить, то в такой обстановке повесишься. И будет в камере не один труп Баранова, а восемь трупов. Кобрик, я думаю, до обеда дотерпит.
Надзиратель еще раз внимательно осмотрел труп и уже уверенно заявил:
— Его убили!
На задержанных напал столбняк. Никто из них не смог вымолвить ни слова, настолько это заявление подействовало на них.
Вертухай, довольный произведенным эффектом, добавил:
— Яд!.. Его отравили! Я уже сталкивался с таким же случаем.
И он покинул камеру, бросив напоследок:
— До трупа не дотрагиваться. Улики не уничтожать!
Стук закрываемой двери произвел на всех впечатление стука закрываемой крышки гроба.
Могильную тишину внезапно разорвал истошный крик Хрусталева:
— Нет, мы обязательно уничтожим все улики! Съедим труп без остатка!
Все так посмотрели на него, что ему стало даже стыдно. После чего Хрусталев, не стесняясь присутствия Григорьева, лег на его койку и закрыл глаза.
Это выглядело вызывающе.