Убийство в теологическом колледже
Шрифт:
Священник тихо поднялся по лестнице. Если жена спала, он совершенно точно не хотел ее будить.
Дверь в спальню оказалась закрыта, и Крэмптон осторожно повернул ручку. В комнате царил полумрак: частично задернутые шторы прикрывали большое окно, из которого виднелся прямоугольник травы, неровной, словно на поле, треугольные клумбы сада и дальше ряды аккуратных, похожих друг на друга домиков. Он направился к кровати и, когда глаза привыкли к темноте, ясно разглядел жену. Она лежала на правом боку, одной рукой подперев щеку, а другую выпростав поверх одеяла. Нагнувшись, он услышал
Он сказал себе, что она спит, что она пьяна, что не стоит ее беспокоить. Машинально подняв бутылку вина, священник хотел оценить, сколько же она выпила, но какой-то мощный внутренний голос заставил вернуть бутылку на место. Он заметил торчащий из-под подушки носовой платок, взял его, дочиста обтер бутылку, а потом положил платок на кровать. Ему показалось, что все эти бессмысленные действия он выполнял не по своей воле. Потом он оставил жену, закрыл дверь спальни и спустился вниз. Крэмптон снова сказал себе: она спит, она пьяна, ее не стоит беспокоить. Спустя полчаса он прошел в кабинет, хладнокровно собрал бумаги для встречи в шесть часов в приходском совете и покинул дом.
Та встреча в приходском совете абсолютно вылетела у него из головы, никаких воспоминаний. Зато он помнил, как ехал в машине домой вместе с Мелвином Хопкинсом, одним из церковных старост. Он пообещал Мелвину показать последний отчет церковного комитета по социальной ответственности и предложил проехаться до своего дома. И снова перед ним промелькнула череда ярких образов. Вот он сам извиняется за то, что Барбары нет, и объясняет Мелвину, что жене нездоровится. Вот он снова поднимается в спальню, снова осторожно открывает дверь и видит в полутьме неподвижную фигуру, бутылку вина, валяющийся флакон из-под пилюль. Он снова подошел к кровати и на этот раз не услышал хрип-лого дыхания. Приложив ладонь к ее щеке, священник почувствовал, что щека холодна, и понял, что прикоснулся к смерти. Потом накатили и воспоминания, слова, услышанные или вычитанные в каких-то полузабытых источниках, но ужасные по смыслу. Когда находишь тело, лучше, если рядом кто-то есть.
Крэмптон не мог вновь пережить те события: ни как отпевали в церкви, ни как кремировали. Он не помнил ни того ни другого. Вместо этого перед глазами стояла путаница из каких-то лиц – сочувствующих, озабоченных и откровенно встревоженных; они появлялись из темноты, увеличиваясь в размерах, искаженные и гротескные. И снова возникло это ужасное лицо. Он сидел на диване, на этот раз с сержантом Джарвудом и молодым парнем в форме, который выглядел не старше, чем один из его хористов, и молчал весь допрос.
– Вот вы возвратились домой после того, как навещали своих прихожан. Сразу после пяти, по вашим словам. И что именно вы сделали, сэр?
– Я уже объяснял, сержант. Поднялся в спальню посмотреть, спит ли моя жена.
– Когда вы открыли дверь, лампа была включена?
– Нет, выключена.
– Вы приближались к телу?
– Я уже объяснял, сержант. Я просто заглянул, увидел, что жена еще в кровати, и предположил, что она спит.
– А спать она пошла… напомните, когда это случилось?
– В обед. Где-то около половины первого. Она сказала, что не голодна и хочет пойти прилечь.
– А вам не показалось странным, что она проспала больше пяти часов?
– Нет, не показалось. Она говорила, что устала. Моя жена часто спала днем.
– А вам не пришло в голову, что ей нездоровится? Не пришло в голову подойти к кровати и посмотреть, все ли с ней в порядке? Не подумали, что ей, возможно, нужен доктор?
– Я уже объяснял – и устал это повторять, – я думал, что она спит.
– Вы заметили на столике две бутылки, вино и растворимый аспирин?
– Бутылку вина я видел. И предположил, что жена пила.
– Она взяла вино, когда поднималась наверх?
– Нет. Наверное, она спустилась за ним, когда я уже ушел из дома.
– И взяла его с собой в кровать?
– Видимо, так. В доме ведь больше никого не было. Конечно, она взяла его с собой в кровать. А как еще бутылка могла оказаться на столике?
– В этом-то и проблема, сэр. Понимаете, на бутылке нет никаких отпечатков. Вы можете это как-то объяснить?
– Естественно, не могу. Подозреваю, что она их стерла. Под подушкой лежал платок.
– Который вы смогли разглядеть, хотя не смогли увидеть перевернутый флакон?
– Я увидел его позже, когда нашел тело.
Расспросы на этом не закончились. Джарвуд возвращался снова и снова, иногда с молодым констеблем в форме, иногда один. Крэмптона бросало в дрожь от любого звонка в дверь, и он едва мог заставить себя выглянуть в окно, если видел, как по тропинке к дому решительно направляется фигура в сером пальто. Вопросы всегда были одни и те же, а ответы перестали убеждать даже его самого.
Уже по завершении следствия, когда вынесли ожидаемый вердикт о самоубийстве, травля продолжалась. За несколько недель до этого Барбару кремировали. От нее ничего не осталось, лишь пара горсток пепла, которые похоронили в углу церковного кладбища. А Джарвуд все не унимался. Никогда еще возмездие не принимало столь непривлекательную форму. Джарвуд выглядел как продавец-разносчик, очень упорный, привыкший к отказам, от которого неудачей разило, словно дурным запахом изо рта. Он был хрупкого телосложения, с землистым цветом лица, высоким костлявым лбом и темными пронырливыми глазами, а ростом наверняка едва дотягивал до полицейского норматива.
На допросе он редко смотрел прямо на Крэмптона, а сосредоточивал внимание где-то посредине, словно общался с посредником. Говорил всегда монотонным голосом, а его молчание между вопросами сочилось угрозой, которая, казалось, распространялась не только на жертву. Он редко предупреждал, что зайдет, но словно всегда знал, когда Крэмптон был дома, и с покорной настойчивостью ждал у парадной двери, пока его без слов не впускали.
На вступления он не разменивался и сразу переходил к настойчивым расспросам.