Убийство. Кто убил Нанну Бирк-Ларсен?
Шрифт:
Пернилле вспоминала себя в юности, симпатичную девушку, которая порхала из бара в бар на темных и грязных улицах Вестербро, дразня молодых шалопаев, пока не нашла того, кого искала.
Ничто не имело значения. Ни тогда, ни сейчас.
Она посмотрела на сидящего рядом мужчину. Интересно, каким он был в юности? Тщеславным, смазливым, слабым. И послушным.
— Пойдем к тебе в номер, — сказала она.
Норвежец онемел от неожиданности.
Пернилле встала, взяла сумку. Он сглотнул, схватил со стойки
— Запишите на мой счет, — крикнул он бармену и побежал за ней.
Номер оказался довольно тесным. Двуспальная кровать, гладкий полированный стол и вся остальная обстановка того дурного вкуса, который так привлекает декораторов гостиниц.
Он суетился, нервничал, возился с ключом, судорожно искал выключатель на стене.
На кровати лежала одежда — рубашка, трусы. Он сгреб все в охапку, сунул в шкаф.
— Не ждал гостей… Хочешь выпить?
Спальня Нанны, пожалуй, такого же размера, только здесь все такое безликое. Вот и хорошо — значит, ничего не запомнится.
— Когда я был студентом, то работал барменом в «Гранд-отеле» в Осло.
Он поведал об этом так, будто это было величайшим достижением — вроде основания собственной фирмы и открытия завода во Вьетнаме.
В мини-баре нашлось две бутылочки джина и одна тоника. Он поставил все на крошечный журнальный столик, разлил алкоголь по стаканам.
— Ха! Вот видишь! Я еще не потерял сноровку.
Нет, все-таки у Нанны комната побольше, решила она. Это просто коробка, и внутри нее мужчина с неясным пятном вместо лица. Место вне ее жизни.
— Джин-тоник, прошу. Правда, безо льда и без лимона.
Он много и быстро говорил — был пьянее, чем она думала.
И она, наверное, тоже, несмотря на ощущение необыкновенной ясности и устремленности к цели.
Коктейль оказался в ее руке. Она не пригубила его, не хотела.
Она думала о Тайсе. О грубом, резком Тайсе, который не знал ни манер, ни красивых слов. Никаких деликатных продуманных прикосновений, только прямой и непосредственный физический контакт.
И все же… Было в нем нечто чувствительное, даже нежное. Должно было быть. Иначе почему она полюбила его, и вышла за него замуж, и родила от него трех детей?
Норвежец был другим.
Алкоголь в руке, алкоголь в дыхании, он встал рядом с ней, провел рукой по ее длинным каштановым волосам, влажным от дождя. Погладил ее щеку бледными пальцами.
Попытался поцеловать.
Стакан выпал из ее руки, жидкость расплескалась по мягкому гостиничному ковру.
— О, прости. — Он был не столько разочарован, сколько встревожен. — Я не слишком-то опытен в таких делах.
А вот это ложь, подумала она.
— Я подумал, что мы… — Он пожал плечами. — Извини.
Он поднял стакан, убрал в мини-бар. Когда он выпрямился, то увидел
На его лице растерянность и надежда. Симпатичный. И безымянный.
Совсем не такой, как Тайс, который и помыслить бы не смел открыть дело в какой-нибудь стране вроде Вьетнама. Он и десяти-то работникам с трудом платил, не то что пятидесяти.
— Хочешь, налью тебе еще? — спросил он.
В ответ она произнесла слова, которые не срывались с ее губ уже много лет, и адресовались они всегда одному и тому же человеку:
— Раздень меня.
Он глупо хихикнул:
— Ты уверена? То есть… ты какая-то…
Она закрыла глаза. Откинула голову, приоткрыла рот. И улыбнулась.
Поцелуй. И потом он оказался на ней, возился, щупал, прижимал к шее мокрые от джина губы, дышал слишком часто, будто убеждал себя в чем-то.
Пернилле лежала на широкой кровати на спине, отдавшись его рукам, пока он отчаянно боролся с ее темно-синим платьем. Она надела его сегодня утром, чтобы пойти на кладбище и опустить в бурую землю урну с прахом Нанны. Ей это платье больше не нужно.
Тайс Бирк-Ларсен доел суп, собрал те вещи, что у него остались, осмотрел раны и выпросил несколько кусков пластыря. А потом надел свой алый рабочий костюм, набросил черную кожаную куртку.
Седой смотритель приюта наблюдал за ним.
— Вы точно не хотите побыть у нас? Здесь, конечно, не «Рэдиссон»…
— Спасибо, что помогли. Я должен идти.
Рукопожатие — твердое, решительное.
— Пожалуйста. К вашим услугам. — Смотритель собирал постельное белье с койки. — Однажды я тоже потерял кое-что, — сказал он. — Сейчас неважно что и почему. Но так случилось.
Было уже почти девять вечера. Бирк-Ларсен натянул свою черную шерстяную шапку.
— Жизнь потеряла смысл. И чувство вины толкало меня на ужасные поступки. Я ненавидел себя.
Он вручил Бирк-Ларсену зажигалку и пачку сигарет.
— Оставьте себе. Я ненавидел саму жизнь. Но сегодня я понимаю: во всем была цель.
Бирк-Ларсен раскурил сигарету.
— То, что казалось концом, обернулось началом.
По маленькой комнате, пропахшей перегаром и немытыми мужскими телами, растекалось облачко табачного дыма.
— Господь посылает нам испытания с умыслом. Конечно, нам этого не понять, пока мы барахтаемся по шею в дерьме.
— С умыслом? — переспросил Бирк-Ларсен и не смог удержаться от ухмылки.
— О да. У Него есть план — для вас, Тайс, для меня, для всех. Мы идем по пути, который был предопределен для нас независимо от того, знаем мы об этом или нет. То, что ждет нас в конце…
Бирк-Ларсен глубоко затянулся. Он больше не хотел слушать этого человека. Ему не нравилось, как тот смотрит на него, требуя ответов.