Убойная реприза
Шрифт:
Массовка в храме присмирела, казалось, все стали меньше ростом. И как при групповых фотографированиях, все как-то сами собой рассортировались: те, кто ощущал себя более важным, очутились впереди, кто поскромнее – сзади. Я лишь напомнил: «Мобильники отключили?» Раиса – «безутешная незнакомка в черной вуали» полезла в сумочку, мобильник как раз вякнул, и она его придушила.
Покойник лежал в гробу, словно задумался о чем-то. Мерещилось, встанет сейчас, скажет: «Спасибо, что пришли!» Заказчик – сын его, смотрел на отца, будто вспоминал: кто это?
Священник начал отпевание. Наши адмирал с генералом стояли впереди, красиво держали перед собой свечи и размашисто крестились, наверное, играли когда-то царских офицеров.
Молодые крестились
Суетились старушки-помощницы, священник строго взглядывал на них. А я прикидывал: попадет ли нам от Господа Бога или?.. С одной стороны, благое дело делаем, с другой, как ни крути – обман. Да еще в церковных стенах, перед ликами святых.
Обман, что вырядились в генеральскую, адмиральскую форму, но сейчас такие генералы – они большие обманщики. Святость места – так у нас, в Уланском, на прицерковном захоронении дом построили. А в 75-м в Одинцовском районе остановку у кладбища перенесли метров на сто, так местные жители, сокращая к ней путь, тропинку протоптали прямо по могилам. И районная газета взывала к совести и благоразумию, и областная «Ленинское знамя» клеймила – бесполезно. Пришлось остановку возвратить. И здесь к старому кладбищу кусочек землицы прирезали, точнее – вернули. В советские годы умыкнули безбожные люди себе в довольствие угол, поставили гаражи. И стояли бы они там до пришествия Антихриста, не появись в последнее время в кладбищах острая надобность.
Кончилось отпевание, и потянулась процессия мимо оград и крестов, и ступали люди осторожно, будто боялись разбудить спящих в земле вечным сном. Крест нес Снегирев. На секунду мелькнуло: вот так, с крестом впереди, и войдем мы все в рай! Красиво нес Снегирев крест… благодарно и покаянно. Очень процессия выиграла, что впереди был он. Сильно пьющие – они ближе к загробному миру…
У могильной ямы чуть в стороне стояли, опершись на лопаты, могильщики. Гроб водрузили на подставку. Тропинка была узкая – провожающие сгрудились теснее, кое-кто зашел за соседние могилы… Мужчины с непокрытыми головами, скорбно склонив головы, молчали, как двоечники, вызванные к доске. Женщины вели себя проще, естественнее, а та, которую я попросил снять кофточку, подошла к гробу и поправила на покойном галстук.
После священнослужителя первым взял слово якобы генерал. Пригладив редкие седые волосы, он начал говорить об усопшем негромко, постепенно зажигаясь и набирая силу. В конце речи он уже грозил кулаком, вероятно воображаемым агрессорам, и, окончательно распалившись, закончил фразой, которой в тексте не было: «Если бы все были такие, как он, то все было бы вообще! Понятно?!» Могильщики, зачарованно слушавшие, послушно кивнули. Рвался вперед и псевдоадмирал, но его оттеснила Раиса, откинув вуаль, чего делать было не надо, однако поди объясни женщине, если на нее смотрят мужчины! Она столь проникновенно произнесла свой монолог, что один из могильщиков сказал тихо, я услышал: «Сегодня напьюсь!» Затем вышли к гробу якобы эмигранты, всхлипывая и поднося к глазам носовые платки, они четко, как парный конферанс, отмолотили свою сценку. Будь концерт, тут бы он и провис. Выправил положение застоявшийся псевдоадмирал; видимо, вступая в соревнование с имевшим успех якобы генералом, он начал неожиданно: «Как сказал Шекспир: весь мир – театр, и люди
Икс Игрекович смотрел встревоженно, видимо, опасаясь, что слишком глубоко загнал актеров в образы. Эдик мельком поглядывал на заказчика – тот наблюдал происходящее, оценивая, и, судя по всему, оценивая положительно. Удивила меня якобы генеральская родственница – ее актерскую судьбу поломала несчастная любовь, и она, начав говорить о незнакомом человеке, вероятно, вообразила невесть что, и с такой проникновенностью произнесла монолог о верном сердце, которое перестало биться, о светлых очах, которые закрылись, о надежных и ласковых руках, что даже у Эдика увлажнились глаза, а могильщики – их было четверо – еще сильнее ссутулились над своими лопатами.
Удержать Снегирева было уже не в моих силах, я мог ему оторвать рукав пиджака, руку… Он взял с места в карьер: «Смог ли из вас кто отдать незнакомому человеку несколько тысяч долларов?» Все затаились, будто отдать нужно было прямо сейчас. «А он, – указал Снегирев на бледное чело покойного, – смог! Потому что поверил! Вы знаете, что это значит: если в тебя верят? Когда от тебя отворачиваются друзья, тяготятся родственники… Когда ты сам думаешь, что лучше не жить… Идешь по улице и думаешь: хорошо бы, тебя сбила машина. А он, – Снегирев опять указал на покойного, – не побрезговал, не отвернулся, а протянул руку помощи. И вот сейчас, когда его нет, а душа его, я уверен, смотрит на нас (в этом месте я испугался: а вдруг вправду смотрит?!), я хочу еще раз сказать ему: „Спасибо тебе, и пусть твоя жизнь послужит примером для более слабых духом! Придаст им силы достойно, как и ты, пройти по жизни! Прощай, дорогой друг! Не поминай лихом! – лихо закончил Сеня. – И пусть земля тебе будет пухом!“
Победно взглянув на меня и Икс Игрековича, Сеня поцеловал покойного в лоб и в законном праве занял место рядом с сыном усопшего.
Самолюбие… тщеславие, даже на кладбище вы не оставляете человеков.
…Возвращались к воротам с облегчением. Режиссер делал замечания, я услышал, как он говорил якобы эмигрантке: «Вы не стесняйтесь, жалейте себя, и все получится». «С Шекспиром больше не надо, – урезонивал псевдоадмирала, – рабочие подумали, что это фамилия усопшего. Не надо нежелательной путаницы…»
Трепетали по бокам аллеи листья деревьев, грустно стояли памятники… и кресты, как скелеты памятников, посвистывали птицы – им тут раздолье. По неумности своей, мы в детстве с ребятами ездили на Пятницкое кладбище за ольховыми шишками для щеглов. В зоомагазине на Кузнецком много щеглов продавалось, канареек, чижей… У меня были щегол и зеленушка, годом позже решил я их выпустить. Поехали мы с другом Федей в Сокольники – май был, все цвело. Поставил я клетку на полянке, открыл дверцу, щегол выпрыгнул, огляделся и взлетел на дерево, а зеленушка толстая выпрыгнула на зеленую травку, огляделась и – обратно за решетку. А ольховые шишки мы собирали у ограды со стороны железнодорожных путей.
Ресторан ждал нас во всем блеске, но не было жадности в едоках. Учтиво сели за длинные столы. Массовка – на периферии, активные участники – ближе к председательскому месту. Помянули… по очереди вставали и уже более спокойно произносили теплые слова. После третьей рюмки псевдоэмигрант вдруг сказал просто:
– А я бы хотел, чтобы меня так проводили… – Уловив мой взгляд, усмехнулся: – А то соберутся родственнички, при жизни-то ничего общего не было, а тут – все чистенько, как первое свидание! – еще более неожиданно закончил он. И пояснил: – Ну, когда не знаешь еще всех заморочек семейной жизни.