Убрать ИИ проповедника
Шрифт:
Эдвард ехал по уже утренней Москве домой к своей жене Марго. Ни Марго и никто другой не знали о его сегодняшней свадьбе, зато он сам знал и был счастлив такому повороту событий. Теперь, что бы не случилось, он пойдёт за ней. Хоть в будущее, хоть в прошлое, хоть в другое измерение. Больше он ничего не боялся. Он и в клинике это тогда почувствовал, когда они пришли впервые слушать Кувшинку, но сейчас всё совсем окончательно прояснилось. Он уже хотел скорее дочитать Вовкину пьесу и спросить Марго, зачем она вообще ему это подсунула. Сколько бы ей не было лет, в душе она девчонка-мечтательница. А вот если бы не пьеса, то он бы так ничего и не понял, никуда бы не пошёл и продолжал бы дрожать за свою шкуру.
Часть 2
13
У бассейна
Комната у Эдварда в клинике была достаточно просторной, но пустоватой. Окна не было. В шкафу висела спортивная одежда с неизменной лилией на грудном кармане — костюмы, куртки, халаты, на полках — трикотаж, бельё и полотенца — всё белого цвета. Внизу стояли несколько пар обуви — кроссовки для бега и для ходьбы, мокасины, уличные туфли, шлёпанцы.
На прикроватной тумбочке была «кнопка вопросов и ответов». Нажав её, перед Эдвардом появилась знакомая голограмма с кувшинкой и приятный женский голос поинтересовался, зачем его побеспокоили.
— Как тебя зовут? — спросил Эдвард кувшинку.
— Наташа, — ответила голограмма.
Эдвард сразу к ней охладел и выключил чудо-дивайс. Распылять чувства на роботов он ещё не умел. Сел на кровать и приуныл. Возможно, за ними наблюдали в камеры, никто этого не исключал. Плевать, и так всё с ног на голову, пусть анализируют.
Сразу после заселения начались процедуры по регрессии возраста, занятия и спорт. Много всякого. Складывалось впечатление, что их постепенно нагружали до вотер-линии, как это делают с грузовым кораблём. Иногда Эдвард думал, что если они меняют ему возраст и его физическое состояние, как же он остаётся всё в том же времени, а не возвращается туда, где был молодым, ему казалось почему-то, что теоретически возраст зависел от времени. И ещё — память оставалась, ничего из прошлого не исчезало, а даже добавлялись подробности, которых он уже и не помнил, например, вспоминались стихи, знакомые люди, вкус мороженого в ГУМе, первая поездка на Чёрное море в Крым и запах кипарисов. Но вопросов пока не задавал, очень хотелось самому разобраться.
Как-то вечером за ужином их познакомили с другой парой: Муслимом и Стешей. Новым знакомым ещё не было семидесяти, но выглядели они неважнецки. Особенно Муслим: невысокий, обрюзгший, с животом, плохо двигающийся, лысый, с толстыми короткими пальцами и совсем без шеи. В речи чувствовался лёгкий южный акцент, похожий на азербайджанский.
Эдвард сразу задался вопросом, глядя на него: в кого же Муслим мечтал превратиться после курса? Неужели все эти нажитые признаки старческого нездоровья бесследно исчезнут?
Стеша выглядела поживее. Она ещё не растратила стройности, в отличие от мужа, именно так она говорила о Муслиме, держалась прямо, ходила быстро, вставала со стула, как девчонка, любила пошутить, временами даже похлеще, чем Марго. Старой и потерянной её делали грустные серые глаза и руки с явными признаками артрита. Иногда она застывала и смотрела вдаль, сквозь стену, как будто заново переживая случившееся с ней, что-то очень непростое и ранящее. В такие минуты уголки её губ опускались, и вся фигура приобретала какую-то мешковатость и бесформенность. Эдвард чувствовал, что она хлебнула беды, и видел, как она пыталась изо всех сил держаться.
Муслим старался ничем её не расстроить, не обидеть, всегда слушал её самым внимательным образом. Видимо, это у него уже вошло в привычку, и он давно поставил жену на первое место. С другой стороны, его никак нельзя было назвать слабаком, в нём чувствовался характер и лидерство. Через что они прошли, кто они, почему решились прийти в клинику…
Это был круг общения на ближайшие месяцы программы. Каждый подписал договор о неразглашении с очень жёсткими
Вторым вопросом, нарушавшим его ночной сон, было предчувствие исполнения той тайной миссии, которую они с Марго должны были осуществить прежде, чем получат свободу. Какова цена этой миссии, какова его там роль, и не принесут ли его в жертву, как запасного игрока. И потом, зачем им вбивали столько знаний и информации, как студентам супер университета или космонавтам, которым предстоит отстаивать честь планеты на межгалактической викторине. Блин!
Иногда, чтобы спрятаться от нервотрёпки Эдвард вставал с постели и уходил плавать в бассейн — до изнеможения. Почти у самой воды стояло небольшое устройство для выбора музыки, если кому-то хотелось плавать под любимую мелодию. Эдвард часто выбирал старые хиты. Ему казалось, что если он будет слушать Стиви Уандера, Майкла Джексона, Анну Герман или Челентано, то будет вспоминать себя молодым, и та жизнь, от которой навсегда добровольно убежал, постепенно превратится в давно просмотренный фильм, о котором и вспоминать-то будет некогда. Да и что там вспоминать! Впереди новые эмоции на другом, так сказать, витке развития.
Эдвард скинул халат с неизменной кувшинкой на грудном кармане и ткнул пальцем на Муслима Магомаева. Песня называлась «Мелодия». После вступительных аккордов Эдвард услышал знакомый голос мега-звезды советской эстрады: «Ты моя мелодия, я твой преданный Орфей» Прыгнул в воду и поплыл, прокручивая в памяти, навеянную песней одну из праздничных пьянок в день годовщины Великой Октябрьской Революции.
Какую точно он, конечно, сказать не мог. Обыкновенный праздничный ужин из прошлого, каких было не пересчитать, в гостях у кого-то: банка шпрот на блюдце, стоявшая прямо перед его тарелкой, гогот друзей, песни под гитару, салют за окном. Он плыл, а Магомаев запел про море: «Море, возьми меня в дальние дали парусом алым вместе с собой» Эдвард остановился, упёрся ногами о дно, закрыл глаза и дослушал песню до конца.
Он уже почти успокоился и начал вспоминать арабские слова из программы Центра, которые слушал вечером в наушниках на кровати: асадун, хыртитун, кырдун, бакаратун. Как только он открыл глаза, сразу увидел перед собой Муслима. Не Магомаева, конечно, а своего нового приятеля по эксперименту. Он тоже стоял и слушал своего тёзку. Когда Муслим был раздетым, то не производил впечатления полной розвальни — у него были толстоватые, но мускулистые волосатые, как у большинства восточных мужчин, ноги и руки и относительно крепкая спина, которая из последних сил носила толстый живот хозяина. Видимо, Муслим раньше, в той жизни, не отказывал себе в жареных барашках и шакер-чурек с пахлавой.
— Ты давно вот так плаваешь? — спросил Муслим.
— Раз шесть плавал. Успокаивает нервы. Иногда мне кажется, что в конце эксперимента я превращусь в кого-то совершенно другого, и мне немного не по себе, — шагнул на запретную территорию Эдвард.
— Ты даже не представляешь, как быстро привыкнешь к себе другому, тело будет опять гибким и сильным. Я знаю. Только не спрашивай откуда, — Муслим шумно прыгнул в воду, обрызгав Эдварду всё лицо.
Тот не стал продолжать разговор, вылез из воды и поспешил восвояси. Ещё неизвестно, как отреагируют на их ночные плавания «хозяева», не говоря уже об общении в неположенное время суток с представителем чужой пары. Да и Марго начнёт выпытывать, почему у него бессонница и всё такое.