Уцененный принц
Шрифт:
— Не тяжело будет? — забеспокоился муж, — я не о физической нагрузке, я о как раз психологической. Я даже не решался просить тебя помочь, а психолога со стороны приглашать не стал, слухи, боялся, пойдут. Да и не подпустит он близко никого чужого. Ладно, раз уж Лада позвонила, там, значит, хуже все стало. После визита дядюшки. Удивительная семейка. Можно сказать, отобрал у племянника титул и тут же примчался, показания добывать. Как будто этого Драмма без них не за что посадить. Я понимаю, он сам дяде предложил титул взять. Но не так же быстро, не переговорив, не спросив, не передумал ли. Неужели не понимал, в каком состоянии племянник находился? Раз уж решила поехать,
Эльриан включил на своем коммфоне запись рассказа Ронгвальда о своих злоключениях. Аннабель слушала молча, с мрачным лицом.
— Да уж, — высказалась она по окончании, — боюсь, что мне следовало вмешаться раньше. Чистой воды психологическая травма. Тяжелейшая. Физические страдания, это само собой, но они эту травму запускают, а людские действия ее усугубляют и развивают. И это мы ее воспринимаем, как травму постороннего человека, а ты представь, на его месте Эда, Эми, или Эва, что ты почувствуешь? Ладно, поеду, поговорю, посмотрю, что можно сделать.
***
Аннабель приехала в госпиталь тайно, прошла в кабинет врачей, попросила историю болезни Рона и села изучать. Находившаяся там же в это время Эвелина давала пояснения, как лечащий врач и как участник операции. Лада, как договорились, придавала ее визиту совсем другое значение. Ронагвальд с удивлением смотрел, как она гоняла по палатам медсестер, покрикивая, что императрица прибыла проверить их готовность во время праздников, а у них в люксе № 2 покрывало небрежно застлано, и про прочие мелочи, которые срочно обнаружила. В конце концов, у Рона в спальне сменили только вчера застеленное белье, и на этом успокоились. Аннабель появилась через несколько минут, огляделась, и с улыбкой спросила, как он себя чувствует.
— Хорошо, — выдавив из себя улыбку — ответил Ронгвальд.
— Вижу, как хорошо, бледный, под глазами синяки, как только Пауль тебя отпускать собрался?
Белль уловила промелькнувшее на лице Рона довольное выражение, тут же сменившееся тем же спокойным, что было вначале. Что это? Не хочет уходить из госпиталя? Она бросила пробный шар.
— Хотя, конечно, на воле и спится лучше, и дышится легче. Я всегда не могла дождаться, когда же меня выпустят из палаты после родов!
Мальчишка снова как-то сник. Боится. Почему? Боится, что к отцу отправят?
— А я уже приказ отдала, покои в семейном крыле подготовить, тебе же через год вторая, восстановительная операция предстоит, так что год ты у нас погостишь, и доктора хотели понаблюдать, прежде чем решаться на повторное вмешательство!
— А почему во дворце? — тихо спросил Рон.
— Странный вопрос, давай сядем, мне стоять все-таки утомительно, поговорим.
Рон отмер.
— Прошу вас, где вам удобнее, на диване или в креслах? — спросил он, досадуя на себя. Господи, императрица беременна, ей наверняка стоять долго тяжело, а он совсем правила приличия забыл.
— Диван вполне подойдет, — Аннабель устроилась на удобном диване, Рон и Эвелина — на креслах.
— Почему тебя удивил вопрос насчет дворца? Ясно же, если ты наш гость, значит, гостишь в нашем доме.
— Там слишком много народа, — вырвалось у Рона, хотел же что-то другое придумать, а ляпнул правду!
— Это тебя волнует? Я думала, ты привычный.
— Год назад был, как сейчас, не знаю…
— Давай начистоту. Что тебя волнует? Что народу много, или что-то другое? Насчет народа не беспокойся, через три недели все разъедутся, близнецы в Кадетский Корпус, Элеонора на Терру, в университет,
Рон не знал, что возразить. Молчание нарушила Эвелина.
— Тетя, а если пока еще не холодно отправить Ронгвальда в Арре, Мишель, я думаю против не будет, а ему полезно умеренное высокогорье, А я могла бы его сопровождать, как врач, на всякий случай. Давно хотела там побывать!
— Арре? — задумчиво произнесла Белль, — неплохое место, мы там бывали после ранения Эльриана, давно. Надо только Мишеля спросить, вдруг у него другие планы.
Аннабель заметила, как посветлело лицо Рона.
— «Так, одну прблему нашли, действительно, боится покидать госпиталь, боится оказаться на виду у толпы народа, а во дворце всегда толпа. Но не закрепим ли мы эту фобию, поощряя ее! Надо подумать. И это странное предложение Лины. Что-то между ними происходит? А как же Элеонора? Нужен ли ей этот парень с изломанной судьбой и израненной душой? И, что говорить, с искалеченным телом. Все-таки асимметрия в плечах уже сейчас заметна, а дальше, говорят, будет еще хуже. Надо все- таки устроить им свидание, проверить. По характеру больше подходит именно Лина, она мягче, душевнее, что ли. Эль в свое время обещал, что вырастит дочь Эдмонда, и выдаст замуж по любви. Так что, если у нее чувства, противиться не будет. Ладно, тебе только предложили сопроводить больного в отдаленный замок, а ты уже всех переженила. Уймись»!
— Ваше Величество, — почти официально обратился к ней Ронгвальд, — вы мне не подскажете, к кому обратиться, что бы попросить переслать мои документы из Университета Итонии. Не хотелось бы терять еще и этот год! А так я смог бы окончить четвертый курс здесь, на Эллане.
— На Итонию в ближайшее время возвращаться не планируешь?
— Нет. Тем более, я там не нужен никому.
— Отца простить так и не хочешь?
— Не не хочу, а не могу. Такое предательство не прощают.
— Но выяснилось же, что он не отдавал приказ о твоей высылке и продаже!
— Не факт. Если бы потребовалось, то он это бы одобрил. Ему привели бы убедительные доводы и он решил бы что это правильно. Да не в этом приказе дело. Он сразу поверил в мою виновность, разрешил допрашивать, как обычного заключенного. Поверил состряпанным «на коленях» копиям каких-то фальшивых документов, подписанных закорючками, да, моими закорючками, которыми я подписывал приказы выплатить конюху или псарю премию за хорошую работу. Отец знал, что важные бумаги я всегда подписывал полной подписью с росчерками и все равно поверил, что я закорючкой манифест о собственном восшествии на престол подписал! Да еще положил его в незапертый ящик стола. Вместе с тем чертовым проектом конституции! Даже не переговорил, не допросил сам, отдал в руки Драмма и успокоился. Ну, Драмм и воспользовался возможностью и развернулся!! А потом отец час раздумывал, утверждать ли смертный приговор, или нет! Никак решить не мог. Повезло, что кто-то умный посоветовал не спешить, разобраться сначала. Так что с виселицы сняли, зря готовился! На разговор, наконец, решился, а когда я ему правду о мачехе и о Драмме выложил, не поверил, хотя Драмм мне это сам рассказал, считая, что я уже точно, покойник. А он не поверил, пощечину отвесил и велел в крепость бросить, в каменный мешок, топчан, дыра в полу, четыре шага в длину, два в ширину. И там восемь месяцев продержал. Без простейших вещей, один кувшин воды в день, без мыла, без бритвы, безо всего. Правда, я потом мечтал обратно в этой камере очутиться, там, на Обене! А вы говорите, простить.