Участник Великого Сибирского Ледяного похода. Биографические записки

Гергенрёдер Игорь Алексеевич

Уж мне-то, сказал отец, не надо про мороз толковать, за зимний день в степи пятьдесят восемь наших ребят замёрзло, я один уцелел – и отнюдь не благодаря рубищу из мешковины с подкладкой из сухой травы. Он вспомнил и поход через тайгу: «Несколько ночей мы провели под открытым небом, но – вокруг костра!»

Так неужели, рассуждал со мной отец, Песков не понимал, что рассказывает чепуху? Между тем он подводит читателя к правде об уходе семьи в отшельники, пишет, что Карп Осипович «в драматически трудных 30-х годах принял решение удалиться от «мира» как можно глубже в тайгу». Фраза – намёк на то, что семья ушла от коллективизации, от колхоза.

Лыковы

были старообрядцы, а те издавна накопили опыт, как тайно поддерживать друг друга, преодолевая большие расстояния. Семья, по мнению моего отца, найдя убежище в тайге, оповестила единоверцев, которые потом скрытно, от случая к случаю, доставляли им мясо, кожу и иное, без чего не выжить. Доставляли, конечно, по минимуму – столько, сколько в силах пронести на себе два-три, ну, четыре человека, двигаясь через тайгу много дней.

Песков не пишет, что видел Лыковых зимой; он бывал у них только летом. И как бы принял на веру, что зимами они ходили в самотканой одежде. Он упоминает о лабазе на двух высоких столбах, приводя пояснение Карпа Осиповича: «для береженья продуктов от мышей и медведей». Мой отец был уверен, что в этом лабазе наверняка хранилось для зимы кое-что потеплее «лопатинок».

Журналист не написал, видел ли он сам ловчие ямы. «Возможно, – полагал мой отец, – в лабазе или ещё где-то было припрятано ружьё, и из него, а не копьём убивались лоси, маралы, кабарга». В самом деле, когда новые друзья привезли Лыковым ружьё, из него без страха стала стрелять Агафья (что Карп Осипович не испытал затруднений, неудивительно).

Тайну своей жизни Лыковы оберегали, но Песков, папа не сомневался, уяснил многое или всё. Ему было невыгодно раскрывать правду их жизни: пропала бы сенсационность истории, к тому же она приобрела бы нехорошее звучание – тайная сектантская сеть… гм. И журналист подал материал так, как подал. Назвал историю «Таежный тупик». Люди, мол, провели жизнь в тупике, а могло быть иначе. Слова Пескова: «В «миру» Карп Осипович, несомненно, достиг бы немалых высот. На селе был бы не менее как председатель колхоза и в городе шел бы в гору».

Читателю указано на ошибку выбора Лыковых, но будится не осуждение, а сострадание к этим людям, симпатия. «Очаровательная журналистика!» – заключил мой отец.

Он взял книгу Генри Дэвида Торо о его жизни в лесу, погладил обложку: тут-де никаких загадок, самое необходимое Торо приобретал у людей, да и в хижине его слышался шум поездов.

Песков написал в «Таежном тупике», что сказал Карпу Осиповичу о полётах людей на Луну. Лыков не поверил. Мой отец не поверил тоже, хотя по иным, чем у Карпа Осиповича, соображениям.

А все верили

Летом 1969 года папа (мы с ним были на турбазе на Волге) узнал из привезённых газет о сенсации: американский космический корабль «Аполлон-11» вышел на окололунную орбиту, астронавты Нил Армстронг и Эдвин Олдрин посадили лунный модуль корабля на Луне. Первым ступил на её поверхность Нил Армстронг, через пятнадцать минут ступил и Олдрин. Оба провели на Луне более двух с половиной часов, после чего посадочная капсула взлетела и доставила астронавтов на ожидавший их на орбите корабль, которым управлял Майкл Коллинз.

Отец, я помню, задумался. На родную Землю, сказал он, невозможно посадить корабль, одна выброшенная капсула опускается в пустыне или в океане и не всегда благополучно, а на Луну, где никакой помощи нет, и сели и с неё взлетели.

Событие имело место 21 июля. За первым последовало

ещё пять полётов американцев на Луну, на ней, таким образом, побывали двенадцать астронавтов – и всё прошло как по маслу. Обо всём этом сообщали советские средства массовой информации, а им всегда верили. Но мой отец после первого же сообщения о благополучном полёте сказал: «Такого просто не может быть!» Затем он не раз повторял это. Он не знал аргументов, которые за рубежом приводили те, кто тоже не верил в эти полёты: почему на Луне, где нет атмосферы, колыхался флаг, почему не осталось углубления в грунте от прилунившегося модуля и других. Для моего отца было достаточно убеждения: не получится шесть раз слетать на Луну, где столько неизвестного и где никто тебе не поможет.

Я спросил его, почему Кремль принял обман? На это отец сказал: чтобы ответить, нужно знать тайные пружины отношений между Москвой и Вашингтоном. То, что столь успешные полёты на Луну не возобновляются, он посчитал ещё одним доказательством – да не было их!

Кругозор писателя Пришвина

Отец знакомил меня с малых лет со всемирной историей, помогал представлять то и иное время с присущими ему средствами транспорта, связи, вооружения. Он предлагал нужные книги, многое рассказывал сам. Ученику первого класса, мне было известно, например, что во времена Колумба не было аркебуз, а во времена Магеллана они уже были.

Я помню, что, когда учился в четвёртом классе, отец попросил меня рассказать о морском сражении в Абукирском заливе. Я сказал, что на французский флот, который доставил в Египет генерала Бонапарта с войсками, в Абукирском заливе напал английский флот под началом адмирала Нельсона и почти полностью потопил его. «Когда это произошло?» – спросил отец. Я сказал, что в августе 1798 года. «И как тогда плавали корабли?» – был следующий вопрос. «Под парусами».

После этого я должен был сказать о первом пароходе. Мне пришёл на ум пароход Фултона, «который вышел в первое плавание, кажется, в 1807 году». Отец кивнул и добавил, что другое судно с паровым двигателем впервые пересекло Атлантический океан в 1819 году, но почти всё время шло под парусами. И только в 1838 году английский пароход «Сириус» впервые переплыл Атлантический океан без помощи парусов, хотя они и оставались на судне.

«Во времена Робинзона Крузо пароходы уже были?» – спросил папа. «Не было никаких пароходов, – сказал я, – тогда плавали только парусники». Даниэль Дефо, продолжил я, описал не одно путешествие и лишь под парусами. Вспомнил я и «Остров сокровищ» Стивенсона, где описываются одни только парусные суда: «А это было позднее времени Робинзона Крузо».

И тут я услышал нечто неожиданное: «А что ты читал у Пришвина?» – «У Пришвина?» – переспросил я. «Да, у Михаила Пришвина». Я хмыкнул и перечислил рассказы «Говорящий грач», «Предательская колбаса», «Лисичкин хлеб», ещё несколько.

Папа опять кивнул и показал мне в книге Пришвина произведение «Школьная робинзонада», прочитал первую фразу: «Да, были светлые часы высокого самосознания на том Робинзоновом острове, куда закинули меня житейские волны».

Робинзоновым островом писатель назвал заброшенную усадьбу, где ему довелось жить, когда после Гражданской войны царило разорение, не было многого, в том числе, спичек. Из древесных грибов приходилось делать трут, огонь высекать, ударяя обломком напильника по куску яшмы. Особенно трудно справляться с этим было ночью, когда к кровати подбирались крысы.