Участок
Шрифт:
– Ну? – спросила Клавдия-Анжела. – Чего тебе?
– Мне? Ой, я деньги забыла! – спохватилась Нина.
– Ладно, потом принесешь, а пока запишу. Свои ведь.
– Нет, я сейчас! Я же близко! – выбежала Нина. Кравцов стоял у крыльца и угощал Цезаря только что купленной колбасой.
– Какой он все-таки хороший у вас, – сказала Нина. – Можно погладить?
– Можно. Стоять, Цезарь!
Цезарь удивился. Он и так стоял. А еще он подумал, что Нина гладит его не ради него, а ради Павла Сергеевича. Все люди так поступают:
– Вы, наверно, готовить не умеете? – спросила Нина.
– Умею. Но не люблю, – признался Кравцов.
– Хотите, помогу?
– С удовольствием.
– Хорошо. Может быть, сегодня зайду. Или завтра. До свидания.
Пройдя несколько шагов, Нина остановилась, обернулась и строго посмотрела на Кравцова:
– Вы, может, подумали, что я это для того, чтобы с вами лучше познакомиться?
– Вовсе я этого не думал! – слегка покраснел Кравцов. Нина, конечно, заметила.
– Сами же понимаете, что обманываете! А я вот никогда не обманываю. Я действительно хочу с вами лучше познакомиться. Вы меня интересуете как мужчина и как человек. Это плохо?
– Это хорошо, – не мог отрицать Кравцов.
– Ну, и вот. И нечего придумывать. Нет, насчет помощи я не придумала, я в самом деле помочь хочу. Одно другому не мешает. Что вообще самое важное в жизни?
– Что? – спросил Кравцов не без иронии, вспомнив вдруг, что он, в конце концов, взрослый мужчина и ему перед девушкой пристало быть мудрым и слегка насмешливым.
Нина улыбнулась, увидев и поняв его умысел, и сказала спокойно и непреложно ясно – так, будто знала это еще до своего рождения:
– Главное в жизни – общение людей!
Главное в жизни – общение людей, а уж общаются они кто как умеет. Суриков, например, общался с женой через дверь нужника, который построил. Построил, позвал жену посмотреть на свое мастерство, пустил внутрь – и тут же, озоруя, закрыл на щеколду.
– Ну, как там? – интересовался Суриков, заглядывая в щель.
Наталья впечатлениями не стала делиться, ответила коротко:
– Выпусти, дурак!
– Не пройдет и полгода! – ответил Суриков строкой из любимой песни. – А где моя трехлитровая банка с красной крышкой, которую я в бане спрятал?
– В бане и есть! Сам выпил спьяну, а сам не помнишь!
– Эти веши я наизусть помню! – возразил Суриков. – Будем отвечать или будем в темноте сидеть? Сейчас из ямы черви полезут. И мыши.
– Василий! – испугалась Наталья. – Прекрати издеваться, сволочь! Тебе завтра на работу,
– Считаю до трех! – закричал Суриков, хоть непонятно, что он мог сделать после этого счета в данной ситуации. – Раз! Два! Три! – Василий махнул рукой, как артиллерийский командир, отдающий приказ пальбы. Но пальбы не последовало, и Василий в очередной раз спросил: – Где банка?
Наталья рассердилась:
– Не скажу! До ночи просижу, а не скажу!
Тут пришел Кравцов и осведомился у Сурикова, с кем он беседует. Наталья притихла, ей было совестно в присутствии постороннего мужчины, хоть и соседа, подавать голос из нужника.
– Да жена у меня там! – объяснил Суриков. – Опробует. У нас традиция: в новый дом кошку первой пускать, в новый сортир, извиняюсь, жену. Если не подломится, значит, все в порядке. – Тут он открыл дверь. – Выходи, чего ждешь? Понравилось, что ли?
– Дурак, – кратко ответила Наталья. И прошла мимо Кравцова, не поднимая глаз.
Кравцов уже не первый день в деревне. Еще неделю назад он, может быть, поверил бы, что действительно существует такой обычай. Но сейчас повел себя по-другому. Взяв Сурикова осторожно за плечо и глядя ему в глаза, он сказал:
– Вот что, Василий. Спасибо, конечно, что помог. Но послушай меня. Знаешь, чем все рано или поздно кончится? Напьешься когда-нибудь до чертиков. Вздумается тебе жену поучить. Шутя. И зашибешь до смерти. И сядешь. Не на пятнадцать суток, как я тебя хотел, а надолго. И все, исковеркаешь себе жизнь. Понял меня?
– Это вместо спасибо за помощь? – обиделся Суриков.
– Спасибо я тебе уже сказал, – напомнил Кравцов.
– Тогда – пожалуйста! – расшаркался Суриков.
И только попробуйте нас упрекнуть в незнании того, как люди в деревне себя ведут. Дескать, никогда и ни за что они не расшаркиваются, они естественны и природны. Ну, разве что слегка медвежковаты, кержаковаты, увальневаты и тому подобное. Да ничуть! Один и тот же телевизор все смотрим с его в том числе историческими и прочими фильмами про мушкетеров, одни и те же жесты перенимаем, когда хочется нам что-то из себя изобразить. Одни и те же слова повторяем. Вы послушайте хотя бы анисовского пастуха Шамшурика (Шамшурин фамилия), тридцатилетнего белобрысого парня, с пухом на подбородке, послушайте, что он кричит, когда гонит стадо и щелкает длинным кнутом.
– Комон! – кричит он. – Щщит! Фака маза! Гоу он, зараза! Плиз! Хелп! Варнинг! Ай лайк ми! Hay! – и прочие бессмысленные слова. Встреченных же людей встречает одним и тем же вопросом: – Ар ю о'кей?
А вы говорите...
Поэтому для Василия Сурикова расшаркивание не было чем-то совсем уж необычным. Он просто так подчеркнул свою обиду. И, уходя, заметил:
– Вот и сделай доброе дело менту...
– Я не как мент, Вася, я по-соседски! – ответил Кравцов и пошел к сараю, где мерин Сивый переступал с копыта на копыто.