Учебник по выживанию в новой стране

Габриель Лара

Директор наш предпенсионный решил продать нас итальянцам. Те имели деньги на его безбедную, заслуженную, как он думал, старость. До пенсии оставался год. Заплатили третью часть сделки, остальное по окончании службы, перед уходом на пенсию. Если фирма будет процветать в момент передачи ценностей владельцам от Бюрсы Италии. Что-то не заладилось. Директор загрустил. На другой фирме, купленной ими же раньше, собственно той, на которой я раньше работала, начались убытки, увольнения. Трюк при высасывании активов. Прибыль сразу снимается, не пускается в оборот по новой, на реконструкцию, развитие, фирма начинает загибаться, гнить. Так и случилось. Итальянцы из столетней фирмы все, что смогли, выкачали. Принялись за нашу. Убеждая нас, что они хотят сделать значительно лучше.

Мы не соглашались, бунтовали. Нас, продавцов цветочных, закупщиков в конце концов «ушли». Директора уволили перед закрытием. С формулировкой «Не годен по состоянию». Конечно, не годен. Кому хочется платить по долгам. Никому. Не предполагалось. Валяло ваньку наше руководство итальянское. Все по науке. Собирали, строили графики, пытаясь вдохновить торговать без Души. Склоняли обманом поднимать прибыли от продаж. Мы понимали, что происходит. Не малыши. Все.

Они делали умные лица. Театр многих актеров на празднике западной жизни. Можешь не верить, плясать обязан. Кто платит, заказывает. Заказали. Высосав, отпустили. На покой. Увольняли пачками. Сегодня ты, завтра тебя. Мой любимый директор ушел обиженный. В коммерции голландцы считают себя без лишней скромности самыми-самыми. Доказали за многие годы торгашества себе и другим. Он подключил адвокатов промышленных против итальянско-биржевой мафии. Международного синдиката под руководством Берлускони. Редкостно пакостный человек. Кто не знает.

Невозможно стало жить.

Детище его на глазах чахло, распадаясь на части, растаскиваемое капиталом, к которому он сам принадлежал. Унося в преисподнюю принципы, соображения, целесообразность. Денежки он, конечно, не получил.

Здоровье его, амбиции, обиды на жизнь, итальянцев, что обошли, стало давать сбои. Я несколько раз звонила, поддержать. Вроде еще жив. Черные эмоции каждый раз заполоняли наш разговор, его пенсионную жизнь. Не находя себе места, покоя, он боролся уже в подполье. Писал письма, злился, надеялся победить. Упал. С велосипеда. Сломал ногу. Не встал.

На похоронах присутствовали итальянцы. Голландские исполнители. Скорбные рептилоидные лица. Маски. Не они, он бы еще жил.

20. 02. 2013 Сообщение СМИ. Cамая большая цветочная фирма Чичолелло обанкротилась. 200 млн евро Европейских субсидий, полученных итальянцами в период правления Берлускони, в Европейском Сообществе перетекли в частные карманы. Деньги налогоплательщиков всей Европы присвоились итальянской мафией. 

Глава 13. Зов бездны. Любкин чемоданчик

Австралия. Сидней. Здание суда в самом центре каменного мешка. Жара невозможная. Страх отобрал последние силы. Ответчик — отец нашего мальчика, который по-хорошему ребенка просто хотел отобрать. Наши страхи погнали нас в суд защищаться. Иначе как паранойей, страхом потерять нашего украинско-русского новоиспеченного австралийца, который родился на радость в семье по сути уже распавшейся, не объяснить наши действия. Мы не по этой части в нормальной жизни. Привязанность каждой стороны к ребенку и к своим представлениям о способе жизни не уменьшалась со временем. Каждая сторона хотела научить его жить по-своему. Утвердить свое. У каждой стороны было священное право и обязанность это сделать. Каждая сторона совершенно не принимала способ жизни другой стороны. При любом удобном случае доказывая свою правильность и неправильность другого. Страдал ребенок. Все это понимали, но тупо следовали своим привычкам и способам коммуникации.

Вал — так сейчас по заграничному звали Валюшу, Валентину с Луганщины, — вторая бабушка, беззаветно любящая внука, ненавидящая меня, одновременно руководила процессом. Она осуществляла генеральное планирование наступления на наши права. Черный кардинал в юбке — называла ее я с достаточной степенью раздражения, даже злости.

Вал, уехавшая искать лучшей доли за моря-океаны давно, сразу после войны, оказалась довольно стойким бойцом. Не отступала.

Отец-полицейский загубил много народу, надо было как-то эту жизнь продолжать. Его забрали сразу

после оккупации немцев, как предателя, увезли ночью в воронке. Больше он не вернулся. Мать Валентины, рано состарившаяся страхом женщина, оставшись одна в районном центре с детьми, знала, что ей не прожить спокойно. Люди, родственники погибших, сданных ее мужем полицаем, впоследствии замученные в немецком плену, косились, показывали пальцами, издалека грозили убить ее саму, теперь одинокую вдову, подстрекавшую мужа идти на службу к немцам. Детей много, чем-то их надо кормить. Обещали хорошее пропитание, заработки выше среднего. Ей, старшей дочери раскулаченного большевиками, приходилось особенно трудно. Поэтому, как только в Луганск пришла новая власть, она обрадовалась им, как своим близким, приехавшим ее из неволи освобождать. Дочь Валентина страдала тоже. Ей пятнадцать. Не тронули. Не забрали в неметчину, как многих в то время, только потому, что отец служил полицаем. Новый порядок, как думалось ей тогда, наступил надолго. Она не верила, что немецкую вымуштрованную, лязгающую веками железом правильности армию, можно победить русским, необученным, полуголодным солдатам. Никто в их семье не верил. Поэтому мужа она подтолкнула прислуживать. Кормились неплохо с того, что отбиралось у провокаторов, не пособников новой власти — так называли людей, дерзнувших противиться немцам. Расстреливали на месте или бросали в шахты. Имущество разрешалось забирать полицаям — русским, украинским, из местных. Кто согласился служить Вермахту. Таких было немного, но были. Ее муж один из них. Имущества прибавлялось, спокойствие уходило. Похоже, ушло совсем.

После сопротивления молодых ребят — они себя называли молодогвардейцами — стало совсем тяжело. Они по глупости, как ей думалось, собрались в кучку, организацию сопротивления, взрывали туалеты с немцами, сидящими, ничего не подозревая, на теплой сидушке. Несколько раз такое случалось.

Варварство. Туалеты на улице, оборудовать их внутри помещения не хватало ни времени, ни средств. Они выходили по малой и большой нужде зимой в холода, на улицу, корчась от холода, явно страдая. В наскоро оборудованные, оббитые ватином внутри туалеты усаживались, кряхтя, чертыхая русскую зиму. Ребята подслеживали момент, бросали бомбу. Туалет вместе с немцем маленькими кусочками вперемешку взлетал на воздух. Не собрать.

После акций сопротивления, в которых взорвалось несколько уличных туалетов с немцами, они поручили полицаям найти злоумышленников и расстрелять.

Всех.

Нашли.

Не тратясь, покидали в ближайшую, затопленную подземными водами штольню. Валентина смотрела в окошко, когда их, связанных и замученных, отец вел к смерти мимо их дома. Первым шел парень, которого она хорошо знала, он по возрасту чуть постарше, учился в последнем классе. Олег. Заводила, балагур, стойкий, правильный, все понимающий. До войны ей нравился этот чудо парень с голубыми глазами. На него всегда можно положиться. Сейчас отец вел его и еще небольшую группу бывших одноклассников на казнь. Валя с ужасом наблюдала.

Их покидали прикладами в штольню. Она долго слышала потом во снах протяжный девичий крик из преисподней, доносившийся прямо в ее сон.

Продолжался из ночи в ночь. Мать сказала: уезжать не будут. Немцы надолго. Вот сломят сопротивление местных разбойников, установят новый порядок, который поручат местному населению, примкнувшим, охранять на благо ариев. Вот тогда заживем.

Вале такая перспектива совсем не нравилась. Примкнувших, как ее отец, не много. Ей хотелось выйти замуж, нарожать детишек, просто жить. Даже, как раньше, тоже неплохо.

Кто этих немцев, захватчиков звал? Кто звал отца примыкать, идти в полицаи? Ее не спрашивали, она, по представлениям матери, не имела права диктовать отцу семейства, что делать.

— Вот наделал. Не выйти на улицу.

Немцы сломлены, паковали свои заморские чемоданы, сворачивались, бежали. Новый порядок не случился. Что-то надо делать самой. Жизнь порушилась, не спросившись. Отцу обещали взять их с собой. Жизни по-прежнему не было. Оставался последний состав, уходящий на Запад, обратно в Европу.