Учебник рисования

Кантор Максим Карлович

И скажите мне, милейший Борис Кириллович, а что же сейчас молчит Солженицын? Ему бы самое время сейчас возмутиться. Сейчас, когда КГБ правит страной уже открыто и не стесняясь, почему он не протестует? Именно теперь, когда ненавистный Комитет окончательно взял власть в стране, он и замолчал. Разве при Сталине ГБ Россией правила? Звали Ягоду, когда надо было, а потом в расход пускали. Звали Ежова, а потом коленом его под зад. Приглашали Серова или Шелепина — а потом гнали взашей и Серова, и Шелепина. Партия правила, идеология. Все мы под этой идеологией ходили! Давили нас Маркс и Энгельс, основоположники проклятые! Но нет больше идеологии: сковырнули — с вашей интеллигентной помощью, Борис Кириллович. Нет идеологии — сгинула! А вот госбезопасность — осталась. Осталась — и правит безраздельно! Мы — везде! Мы — сила! Нас не победить! И мы не стесняемся больше, мы погоны не прячем, за третьих секретарей посольства себя не выдаем. Раньше сидел в правительстве один гэбэшник, и на него все пальцем показывали — вот, смотрите, какое чудовище

завелось! А теперь восемь офицеров госбезопасности сидит в правительстве — каждая заметная должность занята чекистом, в каждом кресле по офицеру! Комитет открыто правит страной. Демократия! Президент — из КГБ, премьер-министр — из КГБ, министр обороны — из КГБ, министр внутренних дел — из КГБ и министр госбезопасности — тоже из КГБ. Администрация президента — все наши. Продолжать или хватит? И не жалуйтесь! Мы разве вам навязывались? Разве не вы сами нас выбрали? Разве не ваши ставленники — Дупель с Балабосом — нам на избирательную кампанию денег дали? А теперь мы пришли, и мы взяли власть. Теперь мы решаем: кого сделать министром, кого послом, кого директором. Это мы решаем теперь: как стране жить — какое предприятие продавать, а какое банкротить, какую отрасль развивать, а какую забыть. Вы зачем в перестройку кинулись? Вам бессмыслица социализма надоела? Верно, надоела. Деловых людей захотели позвать? Вот мы и пришли. Россией правит Комитет государственной безопасности, и это замечательный итог всей перестройки. Горбачев перестройку затевал, да не знал, болван, чем она кончится. Но кому-то знать надо. И мы знали! Мы смотрели вперед! Надоели обрюзгшие, неопрятные советские бюрократы, гнать их пора — да как такие свиньи смеют управлять страной? Так смотрите теперь на подтянутых, аккуратных офицеров. Как они по кремлевским коридорам шаг чеканят — залюбуешься! Госбезопасность правит экономикой, госбезопасность устраивает политику, госбезопасность ведает культурой — и все довольны. Кто против? Мир — не возражает. Интеллигенция — приветствует. Деловые люди — одобряют. Открытым обществом открыто правит КГБ — так и должно быть. Этого как раз Карл Поппер и хотел, не правда ли? Не философы, не идеологи, не утописты — эти демагоги в правители не годятся: вмиг тоталитаризм разведут. Демократию построят только реальные политики — офицеры госбезопасности. Это самое правильное решение потому, что на Комитет госбезопасности положиться можно: кому еще доверять управление этой рыхлой страной? КГБ — ответственный институт! Тушинскому, что ли, дело доверить? Вам, интеллигентам? Вам и три рубля доверить нельзя.

— Но во всем мире… — сказал Кузин и замолчал. Что во всем мире? Берлускони? Ширак?

— Вас, вижу, слово «госбезопасность» напугало. Какое слово нехорошее! Помилуйте, вы же разумный человек! Как же без государственной безопасности? А во всем мире что, иначе устроено? Президент Буш, он не из ГБ разве? А откуда же тогда? Он, по-вашему, кто? Абстрактный гуманист? Библиофил? Да нет же, он гэбэшник. И папа его гэбэшник, и прочие власть имущие. Это — норма, Борис Кириллович, и по-другому в мире устроено не будет. Особенно в России, где население лениво и воровато. За аборигенами смотреть надо, они себе во вред норовят украсть. Тащут, что ни попадя, и знать не знают, что с ворованным делать. Как же здесь без ГБ? Никак. И мы пришли, и мы будем править. Мы — везде. Оглянитесь — за вашей спиной тоже!

Кузин обернулся, а Луговой засмеялся тявкающим смехом.

— Шучу, Борис Кириллович! Вы и поверили! Если я скажу, что жена ваша в нашем ведомстве работает, тоже поверите? — и Луговой хохотал. Гулко отдавался его смех под сводами комнаты.

— Ирина? — Губа не послушалась, онемела губа. Звук вильнул, как на сломанной пластинке. — Ирина?

— Почем я знаю? — пожал плечами Луговой. — Ведомство большое. Иди, знай всех сотрудников. Ирин одних — тысяч пятнадцать. Да и какая вам разница, Борис Кириллович? Сегодня не работает, значит, завтра будет работать. Разве дело в этом?

— Ирина? — Сломанная пластинка описала круг, и голос взвизгнул на звуке «и».

— Да бросьте вы. Прекратите истерику. Работает — не работает. Не знаю я. Ну позвонят ей, может, раз в месяц, спросят о том о сем. Пустяки, не стоит обращать внимания. Успокойтесь. Положите топор. Уроните, еще ногу пораните.

Топор действительно дрожал в руках Кузина. И сам Кузин тоже вздрагивал. Он положил топор на стол, закрыл лицо руками.

— Прекратите дрожать, — сказал Луговой. — Смотреть на вас противно.

— Все вокруг? — спросил из-под ладоней Кузин. — Неужели все? Каждый? И Аркадий Владленович Ситный? — зачем-то спросил он про министра культуры. Для чего ему было знать про Ситного, он и сам не понимал.

— Аркаша Ситный? — Луговой выпятил сухие губы, стараясь изобразить полный рот Ситного. — Ну кому же Аркаша нужен? Какой с него прок? Выше подполковника губошлепу не дослужиться. У него и в заместителях-то выше майора никого нет, — но какого заместителя имел в виду Луговой: Леонида ли Голенищева или известного хозяйственника Шуру Потрошилова, — профессор Кузин так и не узнал.

— Не о том думаете, профессор, — продолжал Луговой, — вовсе не о том. Не о сотрудниках госбезопасности думать надо, не шарахаться от старых знакомых — а вдруг они тоже сотрудники? — пустое это занятие. Подумайте о мире в целом, о своей стране, о долге интеллигента. Ведь есть же такое понятие — долг интеллигента. Что же я, в

самом деле, вас учу — вы и сами должны понимать. Научитесь, наконец, видеть проблему в целом.

Вы зачитывались Чарльзом Пайпсом-Чимни — ах как ловко трактует о России, как метко, как проницательно. Как бескомпромиссно рассуждает, мудрец такой. Читали вы Пайпса-Чимни — и другим, таким же, как вы, интеллигентам, передавали, книжечку под подушку на ночь клали. А утром, за чаем — жене, да с волнением: правду узнали о своей стране, теперь по совести жить будете, выставите счет толстожопой России. А вы знали — это так, между прочим, — что Пайпс-Чимни был советником по обороне американского президента? Ракеты, боеголовки, бюджет на оборонные расходы. Морская пехота, миноносцы, подлодки. Рутина, согласен. Скука некультурная. Не вашего интеллигентного ума дело, понимаю. Но вы бы хоть поинтересовались для полноты картины, отчего милейший джентльмен Пайпс-Чимни нашу немытую Россию критикует, а Америку — никогда. Вы факты не сопоставляли никак? Нет?

Что у нас там дальше по программе? Развал страны, если не ошибаюсь? А развал мира отчего не рассматриваете? Вы на каких именно бедствиях остановиться хотите?

Топорик, тот, что вы в гостиной со стенки прихватили, Борис Кириллович, он из Руанды привезен. Давно я его привез, из экскурсии. Еще до резни привез, до того, как свободомыслящие просветители там бойню организовали. Там, в Руанде, именно такими топориками людей и порубили. Вы бы полюбопытствовали — из научного интереса хотя бы, — что там, в этой богом забытой дыре, приключилось? Все-таки много людей поубивали, Борис Кириллович, много народу в расход пустили. С другой стороны, они же — негры. Черномазые, так сказать. Мы, русские просветители, им сострадать не обучены. Хотели было нас пролетарские вожди обучить интернациональной солидарности, да наука не прижилась. Мы вот Европу — глубоко понимаем, а негритосов как-то не очень. Но в Руанде как раз европейцы и постарались. Знаете, как вышло? Жило-было одно племя — а потом вдруг разделилось на два. Это европеец, благородная душа, им, негритосам сраным, паспорта выписал — и разделил народ пополам. Он, голубь, Леви Стросса начитался, ему отличиться хотелось, перед друзьями в ресторанчике похвалиться социальным строительством. Что ж он — цивилизованный человек, или нет? Вот он и отличился — правда, напутал малость. Двух племен там, как оказалось, не было и в помине — то, что он принял за обозначение племенных различий, в ихнем дикарском языке обозначало наличие коровы в хозяйстве. Ну, перепутал ученый. Ну, увлекся социальным строительством! Что теперь говорить! Паспорта выписаны, прогресс вспять не повернуть! Миллион человек убили, Борис Кириллович. Это много, Борис Кириллович, это довольно много. И убивали (даром, что приобщились к новым паспортам) совершенно нецивилизованными методами — все больше топорами кромсали. Да вы не бойтесь, Борис Кириллович, не этим именно топориком — этот я давно привез, лет двадцать назад. Не этим топориком, но точно таким же.

Вы слыхали когда-нибудь про Восточный Тимор, Борис Кириллович? Сколько там народу искромсали — и ведь не пискнул никто, промолчала прогрессивная общественность.

(Борис Кузин не особенно интересовался географией. В сочинениях ему приходилось прибегать к примерам из жизни цивилизованных народов, дабы предъявить читателю наглядный образчик хорошей и справедливой жизни. Цивилизованные народы селились в Европе, географию Европы Кузин представлял. Восточный Тимор, однако, не входил в число европейских стран, и Кузин не знал об этом месте ничего совершенно.)

— А индонезийская резня вас волновала? Та, давняя, европейцами учиненная? Нет, не сильно? Вы, полагаю, нетвердо представляете себе, где именно находится этот внеисторический кусок земли. А как насчет Конго, как насчет премий, которые начисляли бельгийским колонистам за отрезанные руки и головы? Давно дело было — но еще помнится. Метерлинк, правда, про это не писал, все больше о синих птицах.

Луговой допил кальвадос, высосал все до капли из рюмки, покатал крепкий напиток за щекой.

— Вы хотели мне попенять за судьбу Михаила Зиновьевича Дупеля? Гибнет человек, не так ли? А почему, спрошу я, его судьба должна отличаться от судьбы многих бесправных — чем он лучше? Если сочувствуете — так всем, а не сочувствуете — так никому. Да, признаю, я его из норы выманил. Вышел он, как кролик на морковку, — я его и сцапал. Да, я его нефтяную империю присвоил, а самого предпринимателя Дупеля в тюрьму посадил. Нарочно посадил, по плану, по расчету. И сгною его, дурня, в тюрьме, не сомневайтесь. Паршивая камера, Борис Кириллович, на отель «Ритц» не похожа. До смерти сгною, не нравится он мне, пусть сдохнет. Он шел на риск? Шел. Ну, вот и нарвался. Теперь пусть подыхает. Он не лучше, чем крестьяне в Тиморе, не праведней индонезийских батраков, не краше черномазых конголезцев — пусть дохнет, как все дохнут. Что ж вы молчите, что ж не выражаете протестов?

Что там дальше идет? Свободная пресса? Крушение идеалов? Открытое общество? Вы подальше бегите из России, мой вам совет, в джунгли забейтесь — поглуше чащобу выберите — вот там и будет открытое общество, а другого не придумали. Вы бы в свое время подсказали Мишке Дупелю туда дорогу — глядишь, уцелел бы.

Не успел сбежать Дупель, поймали. Руки скрутили, шнурки из ботинок вынули, галстук сняли — и в тюрьму. Все. Точка. Раньше надо было бежать — давно, когда только надыбал первые миллионы — вот тогда и надо было драпать. Опоздал — а теперь все, хана Дупелю.