Учебник рисования

Кантор Максим Карлович

— Протестую. Защита имеет основания вынести протест. Посмотрите, что мой подзащитный накопил для себя. Поглядите беспристрастно. Дворцы? Яхты? Ничего этого и в помине нет, и потребности такой никогда не было. Да, большая квартира — ее дала советская власть, но согласитесь: при том образе жизни, что ведет начальник отдела ЦК, советник президента, управляющий нефтяной компанией, — это не роскошь, а рабочая необходимость. Золото? Драгоценности? Нимало. Мне нужен костюм, галстук свежая сорочка. Скажу по совести — больше мне практически ничего не надо. Что я, по-вашему, Дупель какой-нибудь?

— Протест отклонен. Я гулял по вашим апартаментам, имел удовольствие; бывал и на вашей даче. Родители мои, если бы увидели такое, — сошли бы с ума; они не представляли, просто не осведомлены были, что есть в России хоромы в семь комнат, по триста метров площади, они-то думали, что все поровну — ну, скажем, если у них двадцать семь квадратных метров, то, допустим,

у начальства — все пятьдесят. Все-таки начальство метров на двадцать побольше заслужило, пусть их. Я рос в семье, где никогда никому не завидовали — завидовать начал уже я. Это низкое, подлое чувство — зависть, оно разъело мне душу, испоганило мозги. Возникло оно, когда я понял, в какой унизительной нищете живут родители — я не мог уже слышать рыгающего унитаза, воя водопроводных труб, я не мог видеть отклеенный линолеум в ванной. Я не мог примириться с тем, что жизнь второго сорта — навсегда. Я допускаю, что в ином обществе — в Европе, в Америке — там, где у маленького человека есть хоть какие-то права, хоть какая-то собственность, там властители жизни могут найти для себя оправдание в роскоши. Но в России — среди бесконечной и неизбывной нищеты — этому оправдания нет. Нет оправдания Кремлю, если есть Воронеж и Череповец! Этому нет оправдания! Нет, слышите! Нет оправдания вашим сувенирам из Африки, если у мальчишки из Нефтьюганска нет игрушек! Вас должен был стыд сглодать за ваши три ванные комнаты! В детстве мальчик из соседнего барака подарил мне на день рождения кусок мыла — слышите? Кусок мыла подарил! Я стоял, держал в руках этот серый кусок хозяйственного мыла, и меня душил стыд за наше мыло — белое, ароматное. А ванной комнаты у нас не было — общая раковина в коридоре. И нам казалось, в этом страшного ничего нет — коммунизм ведь, равенство. Но вы-то в это время приемы на Бронной улице давали. Вы к рыбе употребляли холодное шабли. Вы липы вокруг Патриарших прудов в три ряда сажали, чтоб прохлада была. Я здесь не для того, чтобы защищать коммунизм, да и что толку его защищать — сдох, и черт с ним, — но вы должны понимать: это вы и вам подобные его съели! Да, съели! Бывает, недоросли состояние родителей пропивают. А как вы со своим наследством обошлись? Вашему поколению в наследство досталась идея. Плохая ли, хорошая ли, но идея! Гнилая идея, поганая! Но идея! А вы свое наследство проели! Прожрали! Вы съели российский коммунизм!

Кузин прервался и снова прошелся по комнате. Он теперь был совершенно спокоен; говорить для него было привычнее, чем махать топором. Он пришел в то ясное состояние духа, в котором слова сами собой собираются во фразы, в котором речь составляется убедительная и страстная. Он сказал себе, что страшный сегодняшний день (а то, что день страшен, сомнений не вызывало) должен быть отмечен хорошей речью. Жизненный путь его, петлявший и круживший, вдруг увиделся ему прямым — так спрямляется дорога в трагические минуты. И он говорил легко, и лоб его был привычно собран в складки. Таким его знали и любили друзья.

— Да, — сказал Кузин, — коммунизм — это рудимент варварства, я сам не раз писал об этом. Коммунистическая идеология отбросила Россию в развитии на много десятилетий назад. Да что там — просто выкинула из истории цивилизованных стран! Но шанс у нас оставался. Был шанс снова войти в историю, стать европейской страной, пойти по пути демократии. Был шанс преодолеть лицемерие и пороки коммунистических вождей, был шанс отменить неравенство и произвол. Да и в самой коммунистической идее — в ней была искренность, был задор. И если этому не суждено было сбыться — то из-за вас, из-за таких, как вы. Вы использовали не идейную, не идеологическую базу коммунизма, вы использовали страх и нищету, оставленные нам в наследство всей русской историей. Говорилось только так, что вы, мол, вышли из коммунистического прошлого. Вам и на коммунизм, и на демократию — плевать, вы все подряд использовали для строительства своей империи.

— В ваших словах много горькой правды, Боря, — ответил ему Луговой, — Россия бедна, условия жизни отвратительны. Я вам такое могу порассказать: сентиментальный эпизод с мылом поблекнет рядом с грубой реальностью. То — чувства, эмоции. Жизнь, она страшнее. Знаете ли вы о младенцах, зарытых на помойке, от невозможности их прокормить? Страшна действительность, Боря, пугающе несправедлива! И мне непросто будет защищать Ивана Михайловича Лугового от вашей филиппики. Мой подзащитный пользовался привилегиями — все так. И не признавал равенства, увы, это тоже верно. Обратите, однако, внимание вот на что: на заявленное вами почтение к идее равенства. Мне хотелось бы, Боря, чтобы вы сами заметили противоречие. Коммунизм вас не устраивал своим лицемерием, верно? Вы заметили (точно заметили), что аппаратчики богаче слесарей и профессоров, вам это показалось оскорбительным. Антикоммунистическое настроение ваше было спровоцировано желанием подлинного равенства, а не мнимого. Пусть все будут равны, как обещано, не так ли? Вас, интеллигентов, не устраивало, что все люди бедны,

а Луговой — богат. Вас оскорбляло, что ваша страна бедна, а Запад — обеспечен. Однако — и здесь важный пункт, сосредоточьтесь, прошу вас, — какого же равенства вы хотели? Вы не хотели, чтобы все уравнялись в бедности — вы рвались в равенство богатых, не правда ли? Вам потребно было равенство привилегированных, не так ли? Вас манил пример Михаила Дупеля, прогрессивного миллиардера! Вот оно, желанное: из грязи — в князи! Теперь, набравшись опыта, осмотревшись, поездив по миру, признайтесь самому себе в простой вещи: равенства вы не обрели. Знаете отчего? Оттого, что равенство бывает только у бедных, другого равенства нет. Нет равенства богатых, нет такого в природе, — и Луговой обвел единственной рукой кабинет, захватил и двери в гостиную, словно приглашая полюбоваться убранством комнат, словно говоря: и рад бы, мол, поделиться всем этим, но вот не получается. — Хотите равенства? Запаситесь смирением: придется голодать. Ненавистный вам коммунизм на самом деле, действительно осуществлял концепцию равенства. Но то, что коммунистическая страна была окружена странами капиталистическими, — рождало предположение о неравенстве внутри коммунистического лагеря. И вот — в поисках равенства — вы стали обличать бедный коммунизм. Вы ошиблись, Боря, не по тому месту стукнули.

— Оставим коммунизм. — Кузин рубанул ладонью воздух. — К черту. Если там и было что дельное, вы сожрали его содержание так же, как съели русский народ, православие, самодержавие, государство, культуру. Вы — чиновники, аппаратчики, держиморды, вам что ни дай, вы из всего извлечете выгоду, выжмете, как лимон, и выбросите. Вы тот организм, который уничтожает все на этой земле. Вы — саранча, вы — раковая опухоль.

— Протестую. Обвинение составляется путем оценки личности подсудимого. К делу не относится.

— Протест принят. Я сформулирую сейчас основные пункты обвинения. Послушайте, вам будет интересно.

— Внимательно вас слушаю. Да вы бы топорик свой положили.

— Топорик?

— Топорик у вас в руке. Тяжело, наверное, держать. Беседовать не мешает?

— Ах, вот вы о чем. Нет, топорик не мешает. Топорик мне понадобится.

— Я просто предложил, Боря. Как вам удобнее, так и поступайте. Еще кексу? Так, значит обвинения, по пунктам. Наконец услышим что-то дельное.

— Прекратите паясничать!

— Я слушаю вас, Боря, затаив дыхание. Говорите же!

— Пункт первый. Вы, Иван Михайлович Луговой, по должности назначенный блюсти страну, на деле занимались личным обогащением. Вы — вор. Грабили землю, о которой обязаны были заботиться. Занимаясь личным обогащением, вы преследовали тех, кто пытался нечто реальное делать для страны. Вы Дупеля помянули! Как только язык повернулся! Вы разрушили все, что он создал, уничтожили человека и его дело. Дупель арестован, а его империю вы себе присвоили! Человек поднял из праха нефтяную промышленность, по кирпичику выстроил компанию, одну из первых в мире, поднял экономику страны — но с вами разве построишь хоть что-нибудь? Разве вам интересы России интересны? Что вы сделали? Сплели заговор, посадили Дупеля в тюрьму, прибрали его миллиарды. Данный пункт обвинения я хочу разделить на два: воровство в особо крупных размерах и покушение на свободу и достоинство честного человека.

— Браво! — сказал Луговой. — И сформулировано достаточно четко. Тянет на статью, ну, скажем на 163-ю статью, часть третья, пункт «б». Насчет «честного человека», конечно, перебор, ну да пусть. Однако продолжайте.

— Пункт второй. Преследуя корыстные интересы, вы ввели в соблазн определенную группу лиц, используя их в своих целях. Вы, опытный оперативный работник, вычленили из общества его интеллектуальную, творческую часть — и совратили ее. Вы инициировали заговор интеллигенции, сплотили вокруг себя людей, вам доверившихся, предали их. Вы предали интеллигенцию! Эти люди, действуя по вашему наущению, преступили закон, и сейчас их преследуют. И — хуже! Вы нравственно их растлили. Вы обманули их, соблазнили, использовали. Вы сознательно их погубили.

— Неплохо. Звучит убедительно, и говорите вы страстно.

— О, вам было безразлично, каких людей вы используете! Задумались вы разве над тем, что могла бы сделать Роза Кранц или я? Разве вас когда-либо интересовало содержание тех людей, которых вы губите?

— Нет, не интересовало. Оставим эмоции. К делу.

— Пункт третий. Попутно с вашей основной, стяжательской деятельностью, и руководствуясь целями обогащения, вы использовали культурный фонд страны. С культурными ресурсами вы обошлись так же цинично, как с нефтью, алюминием и газом. Вы грабили, продавали, занимались подделками. Вы эксплуатировали не только природные ресурсы, но самый культурный образ России превратили в дешевый рыночный товар. Целый пласт русской культуры был циничным образом превращен в предмет спекуляций и подделок. Иногда я думаю: так вы сводили счеты с интеллигенцией, которую ненавидите. В результате культурный потенциал страны — как в персональных судьбах, так и в произведениях искусства — понес неисчислимый ущерб.