Учебник выживания для неприспособленных
Шрифт:
Жан-Жан проклял про себя этого паршивца, слишком трусливого, чтобы сделать грязную работу одному. Присутствовать при разбирательстве у него не было ни малейшего желания. При одной мысли об этом его тошнило, и в душе больше чем когда-либо крепло убеждение, что он и сам трус и подлец.
Он скопировал сцену на флешку и вышел из фургона. На улице было светлее и теплее, чем он думал. От ряда больших контейнеров, куда складывали просроченные продукты, тянуло овощным супом. Жан-Жан глубоко вдохнул, силясь убедить себя, что в масштабе Вселенной, термоядерных звездных катаклизмов и загадок черных дыр все эти человеческие драмы мелки и ничтожны. Но это не подействовало. Что-то в нем упорно стояло на том, что ни о
Что плохой поступок всегда плох.
И не проходит бесследно.
В таком состоянии духа он вошел в кабинет директора по кадрам. Этот тип был не намного старше его. Высокий, но вида хлипкого, с едва заметными следами прыщей на шее, волосы подстрижены коротко, затылок выбрит машинкой, видно, в подражание молодым богам финансов, каким ему никогда не стать.
Жан-Жан отдал флешку, директор по кадрам посмотрел запись с истинным наслаждением и вызвал старшего кассира, чтобы тот тоже это увидел.
Пришел старший кассир. Он был поменьше и поплотнее. Тело говорило о том, что он занимался борьбой, бросил и последние пять лет мало-помалу распускался. Жан-Жан заметил, что у него злые глаза человека, перед которым у жизни должок. Он нашел запись «гениальной» и заявил, что, если готовы бумаги, дело будет улажено за пять минут. Директор по кадрам достал из картонной папки зеленоватый бланк, это было типовое заявление об уходе, которое Жаку Шираку и Мартине оставалось только подписать. Если они откажутся, то будут уволены по статье, и это станет пятном в биографии, как судимость. Они не только больше никогда не найдут никакой работы, разве что отсасывать по пять евро для Мартины и толкать кислоту для Жака Ширака, но и лишатся права получить хоть грош от социального страхования… Мало того, дирекция торгового центра может подать на них в суд за нанесенный ущерб.
Все было готово, и старший кассир отправился за Мартиной и Жаком Шираком. Жан-Жан остался один с директором по кадрам и хорошо чувствовал его нервозность, смешанную с возбуждением. Ни дать ни взять, жеребец, у которого сейчас возьмут сперму. Потом вернулся старший кассир.
У Мартины был совершенно запуганный вид, она смахивала на корову, понимающую, что в конце пути бойня. Она стала совсем маленькой, пригнула голову, была готова быть раздавленной начальственным каблуком, если только это поможет ей выйти из кабинета, не потеряв работу. Лицо же Жака Ширака совершенно застыло и выглядело посмертной маской, довольно-таки устрашающей. Жан-Жан обратил внимание, что руки его свисают вдоль тела, но заканчиваются сжатыми кулаками, похожими на две наковальни.
Жан-Жан отметил эту деталь, и у него шевельнулось нехорошее предчувствие. Старший кассир и директор по кадрам плохо знали людей. Они, похоже, не имели ни малейшего понятия, на что бедность и отчаяние, гнев и страх способны толкнуть человека. Жан-Жан инстинктивно отступил на шаг, ожидая действия со стороны директора по кадрам.
Тот откашлялся. Прочистив горло со звуком электрического моторчика, он начал речь, явно приготовленную заранее.
— Послушайте, давайте не будем лицемерить, вы знаете правила, я знаю правила, мы все под ними расписывались, когда поступили сюда. Мы ничего не имеем против того факта… (тут Жан-Жану показалось, что он теряет нить)… что вы близки. Но такая связь, как ваша, — это слишком. Это подвергает опасности работу магазина и отношения с клиентурой.
Жан-Жан не понял смысла последней фразы. Но выстроить гипотезы ему не дал голос Мартины.
— Мы не сделали ничего плохого. И на работе это никак не отразится!
У нее был легкий экзотический акцент, должно быть, от родителей из Кабо-Верде и от жизни бок о бок с пестрым населением квартала.
— Нет! Отразится! — строго
Он кивнул старшему кассиру, который как будто понял и включил маленький фильм, украденный Жан-Жаном.
Глаза Мартины наполнились слезами. Жак Ширак повернулся к Жан-Жану, и тот почувствовал, что краснеет.
— Эти кадры были сняты нашим секьюрити меньше четверти часа назад. Мало того что это происходит на вашем рабочем месте, вы вдобавок ставите в неловкое положение почтенную даму, которая ждет, когда вы закончите.
Директор по кадрам выдержал паузу, чтобы Мартина и Жак Ширак досмотрели запись, и заключил:
— Будет лучше для всех, если вы подадите заявления об уходе.
Вероятно, у Мартины и Жака Ширака в этот момент прошла перед глазами вся их жизнь на службе торгового центра: как они много лет работали по «гибкому» графику, вставали чуть свет, часами ворочали ящики в подсобках, часами расставляли продукты на прилавках, видели перед собой череду спешащих покупателей, миллионы и миллионы, так мало улыбок, так много презрения. И эти обеденные перерывы, которые всегда кончались так быстро, и эти паузы на четверть часа, когда только и можно, что полистать «Closer» или «Вуаси», и эти вечера, когда все болит и ломит и кажется, что вместо мозга в голове оголенный электрический провод, а сколько потерянных часов, когда бесноватые менеджеры под белесым неоновым светом распространялись на производственных совещаниях по «повышению уровня» о развитии гаммы средств ухода за туалетом, заливались соловьями о степени пропитываемости влажной туалетной бумаги, забивали головы сортами злаковых хлопьев и держали героические речи конкистадоров об уходе за полостью рта. Наверняка все это пронеслось перед глазами Мартины и Жака Ширака, и наверняка Мартине и Жаку Шираку показалось, будто им говорят, вот так, в лоб, без предисловий, что их жизнь прошла зря и их вполне могли бы приговорить к смерти двадцать лет назад, это бы ничего не изменило.
Это было бы даже к лучшему.
Жан-Жан, конечно, не знал, что происходило в их головах, но именно в этот момент его день, начавшийся не лучшим образом, окончательно обернулся катастрофой.
Жак Ширак ничего не сказал. Ни слова. Ни звука. Даже ни вздоха. Он молча шагнул к директору по кадрам, решительный, как авианосец на Босфоре, и одной рукой схватил его за горло.
Директор по кадрам тоже не издал ни звука. Но лицо его стало густо-красным, а потом сразу густо-фиолетовым. Его руки отчаянно цеплялись за локти Жака Ширака, которые выглядели достаточно крепкими, чтобы сто раз отжаться.
Несколько секунд продолжалась эта ситуация, единственным исходом которой казалась смерть директора по кадрам, но тут на штурм Жака Ширака бросился старший кассир. Оттуда, где стоял Жан-Жан, казалось, будто маленький ребенок пытается забраться на грузовик-цистерну, и Жак Ширак свободной рукой ухватил старшего кассира за шею; тот тоже не издал ни звука, и лицо его так же быстро сменило цвет на красный и фиолетовый.
Жан-Жан оцепенел. Мартина тоже. Потом из глубины его сознания всплыл четкий приказ. Он выхватил маленький тазер, которым никогда не пользовался, и направил его на Жака Ширака.
— Прекрати! — крикнул он и сам не узнал своего голоса.
Жак Ширак посмотрел ему в глаза, вложив в свой взгляд невербальное послание, говорившее, что ему плевать на пятьдесят тысяч вольт, которые он может получить, и что он твердо намерен завершить начатое.
Жан-Жан уже готов был нажать на спуск, но тут на него бросилась Мартина.
В полной панике она плакала и одновременно била его кулаками.
И тазер выстрелил.
Две крошечные иглы вылетели из ствола на скорости пятьдесят метров в секунду и вонзились одна в руку, другая в шею Мартины Лавердюр, выплеснув при соприкосновении всю свою электрическую энергию.