Ученица Калиостро

Трускиновская Далия Мейеровна

Как человек воспитанный, Мей указал на графиню не пальцем, а косым взглядом.

— Каким образом вы до этого додумались? — холодно спросила графиня.

— Не вы ли, сударыня, бродили с ним часами над прудом? А после этих трогательных прогулок он садился с нами за стол и готов был играть сутки напролет! Или вы научили его отыгрываться, когда он навещал вас в вашей комнате?

— Это уже какой-то гнусный намек, — брезгливо сказала графиня.

— Но что же молодой человек делал в вашей комнате до пяти часов утра? Я своими глазами видела, как он выходил оттуда! И было это за

два или за три дня до его смерти! — торжествующе воскликнула Эмилия.

— Но что вы, сударыня, делали в пять часов утра под моей дверью?!

Мужчины невольно расхохотались, один фон Димшиц нахмурился.

Маликульмульк просто не мог удержаться от смеха — этот ответ так и просился в комедию. Но он же и успокоился первым. Реплика Мартышки осталась без ответа — да и какой тут мог быть ответ? Эмилия фон Ливен невзлюбила француженку и следила за ней просто так, а вдруг выплывет на свет нечто важное? Видимо, точно так же следит за Косолапым Жанно голицынская дворня — а вдруг? Вот и сделали из чарки водки в борще не меньше чем ведро.

Фон Димшиц был недоволен — его подруга поставила себя в неловкое положение. По-русски сие называется — рвение не по разуму. А кавалер Андре хохотал совершенно беззаботно — ни обиды, ни злорадства, ни ревности не было в этом смехе; счастливый хохот зрителя, как в Молиеровом «Амфитрионе», когда начинается путаница с двойниками.

Маликульмульк оглядел еще раз игроцкую компанию — аристократический смех Мея; белозубая пасть до ушей, которая на мгновение затмила всю очаровательность физиономии кавалера; сдвинутые бровки возмущенной Эмилии (на лбу обозначились складки точь-в-точь как у мопса); лицо Мартышки — тонкая улыбка, хитрый прищур. Чтобы увидеть это лицо, ему пришлось повернуться всем телом, и он встретил взгляд этой диковинной женщины.

Ему редко приходилось смотреть прямо в глаза дамам — разве что в голицынской гостиной, когда княгиня затевала там светскую жизнь. Но что это были за дамы? Так, приятельницы, неспособные вызвать мало-мальски значительное волнение в крови. Да и у кого — у Косолапого Жанно, который оживлялся лишь при виде накрытого стола? Даже не собеседницы, а так, свита княгини, терпеть которую — одна из статей негласного договора.

Но у этой и взгляд был — как коготок. Царапнул и исчез, еще куда-то перескочил.

Мысль, порожденная этим взглядом, словно бы не в голове Маликульмулька образовалась: да сколько же у нее, у Мартышки, было мужчин?

Десять лет назад философ вовсю насмехался над престарелыми кокетками и их жадными до денег любовниками. В идеальном мире, который образовался бы, если бы некая сила воплотила в жизнь Маликульмульковы протесты и отрицания, женщина имела бы право на нежные чувства в возрасте не старше двадцати лет. И то — те нежные чувства, которые могут быть выражены в присутствии родственников и при свете дня.

А сейчас, извольте радоваться! Смущен взором престарелой — седой! — кокетки. Смущен тем, что должно вызывать отвращение. Да и будь она молода — так ведь некрасива. Двадцать лет назад рот ее не был меньше, разве что она умела держать соблазнительную полуулыбку уголками вверх, а теперь такими гримасами себя не обременяет. Теперь

она — воистину Мартышка, физиономия которой постоянно меняется.

— В мои годы кавалеры засиживаются со мной вечером не ради моих прелестей, а чтобы пожаловаться на жизнь, — сказала наконец Мартышка, и это адресовалось Маликульмульку. — Дивов любил свою жену и много мне про нее рассказывал. Конечно, эта госпожа не поверит. Она убеждена, что женщина, оставшись наедине с мужчиной, тут же на него набрасывается… может быть, по собственному опыту?..

— Разве может мой опыт по части мужчин сравниться с вашим? — кое-как взяв себя в руки, парировала Эмилия.

— Ну конечно, ведь вы незамужняя девица. Так вот, господин Крылов, — продолжала графиня де Гаше. — Этот несчастный угрожал, что в случае проигрыша застрелится, и показывал мне пистолет, который таскал с собой. Я его отговаривала, даже пыталась отнять пистолет. Господин Мей действительно уже не хотел больше играть с Дивовым, но не из милосердия — просто он портил игру. В «Иерусалим» приезжали поиграть почтенные господа, и каково им было бы видеть безумца, который слоняется вокруг карточного стола с пистолетом?

— Это верно, — подтвердил Мей. — У нас, вообразите себе, тоже есть репутация. Если бы в Риге стало известно, что человек, игравший с нами, застрелился, это отпугнуло бы решительно всех. Вот почему, когда Дивов покончил с собой, мы решили скрыть это.

— И где же тело?

— В пруду. Госпожа графиня зашла вместе с ним туда, где в пруд впадает речка, это на самом краю Алтоны. Там это и произошло. Я сам слышал выстрел. Я как раз стоял на берегу и разговаривал с мальчиком-рыболовом.

— Я побежала в «Иерусалим», а Андре остался на берегу вместе со слугой Дивова. По дороге я встретила господина Мея, и мы вместе решили, что от тела нужно избавиться. Пусть люди думают, будто он не желал платить карточных долгов и убежал, — сказала Мартышка. — Убежал вместе со своим слугой. Мы даже совершили благородный поступок, да!

— У Эмилии был вексель, выданный Дивовым. Мы отправили его старому Дивову с припиской, что не желаем воспользоваться его бедственным состоянием, — разъяснил Мей. — По-моему, это действительно благородно. И сообщили также, что Дивов, поняв свое положение, покинул Ригу в неизвестном направлении, — так, чтобы родные его не искали.

«Да, после того, как Дивов проиграл вам все свое имущество и вынужден был заложить дом, это на редкость благородно», — подумал Маликульмульк.

Впрочем, для тех, кто кормится картами, такой поступок — великая редкость.

— Так вот, вернемся к госпоже графине. Мы считаем, что она могла удержать бедного Дивова от самоубийства, — сказал Мей. — Она имела на него особое влияние. Эмилия, помолчите, ради Бога, амуры тут ни при чем. Сейчас я вижу, что мы напрасно сжалились над ней. Если бы госпожа графиня попала в управу благочиния и должна была бы объяснять полицейским, как погиб Дивов, это бы… хм, скажем так: это бы нас от нее избавило. Да, нам бы пришлось покинуть «Иерусалим», временно отказаться от светского образа жизни, но потом мы восстановили бы прежние знакомства, завели новые… И не дошло бы до отравления!