Учение дона Хуана: путь знания индейцев яки
Шрифт:
Воскресенье, 28 марта 1965
В четверг 18 марта я вновь курил галлюциногенную смесь. На этот раз процедура отличалась в некоторых деталях. Трубку пришлось набивать дважды. Когда я выкурил первую, дон Хуан велел прочистить трубку, но новую порцию положил в нее сам, потому что у меня была расстроена координация движений. Чтобы двигать руками, требовалось невероятное усилие. В моем кисете оставалось достаточно смеси для еще одной трубки. Дон Хуан взглянул на кисет и сказал,
Он вывернул кисет наизнанку и вытряхнул пыль в миску с углями. То, что осталось от смеси, вспыхнуло оранжевым пламенем, как если бы он положил на угли какой-то прозрачный лист. Лист загорелся и рассыпался на линии со сложным контуром. Что-то с большой скоростью зигзагообразно двигалось внутри этих линий. Дон Хуан приказал следить за движением линий. Я увидел что-то вроде маленького шарика, который перекатывался по вспыхнувшему контуру. Дон Хуан наклонился, выхватил шарик, положил его в трубку и велел мне затянуться. Я был уверен, что он положил мне этот шарик именно для того, чтобы я его вдохнул. Комната моментально потеряла свою горизонтальную ориентацию. Я чувствовал глубокое онемение, сильную тяжесть.
Когда я очнулся, я обнаружил, что лежу на дне неглубокой канавы с проточной водой, погруженный в воду до подбородка. Кто-то мне поддерживал голову. Это был дон Хуан. Первое, на что я обратил внимание, это что вода была какой-то необычной — холодной и тяжелой. Она плавно накатывалась на меня, и с каждой волной в голове прояснялось. Вначале у воды был ярко-зеленый ореол или свечение, которое вскоре рассеялось, остался лишь поток обычной воды.
Я спросил, который час. Дон Хуан сказал — раннее утро. Немного погодя я полностью очнулся и вылез из воды.
— Ты должен рассказать мне все, что видел, — сказал дон Хуан, когда мы вошли к нему в дом.
От него я узнал, что он три дня возился со мной, пытаясь меня вернуть, и пришлось здорово потрудиться. Я сделал огромное количество попыток описать то, что видел, но не мог сконцентрироваться. Только к вечеру я почувствовал, что способен наконец говорить нормально, и начал рассказывать ему все, что запомнил прямо с той минуты, как свалился на пол. Но это его не интересовало; он сказал, чтобы я все это пропустил, начав прямо с того, как он метнул меня ввысь и я улетел.
Но я мог вспомнить только серию бессвязных, похожих на сон картин или образов. Впечатление было такое, что каждая из этих картин — как отдельный пузырек, вплывающий в фокус и уплывающий из поля зрения. Однако они не были, скажем, какими-то сценами для созерцания. Я находился внутри них. Я принимал участие в том, что видел. Поначалу, когда я пытался их вспомнить, у меня было ощущение смутных смазанных вспышек; но по мере усилий вспомнить как следует, я чувствовал, что каждая из них обладает исключительной ясностью, хотя совершенно несоотносима с обычным видением, — собственно этим объясняется ощущение их смутности. Картин было всего несколько, и они были очень простые.
Как только дон Хуан
В следующей картине дон Хуан уже подбросил, точнее прямо от себя швырнул меня в воздух. Я помню, что распластал крылья и полетел. Вспарывая воздух в болезненном полете вперед, я чувствовал одиночество. Я словно не летел, а шел, это утомило мое тело. Ощущения свободного полета, восторга от избытка сил не было.
Затем я вспомнил сцену, в которой неподвижно смотрел на массу острых темных краев (граней), расположенных где-то, откуда исходил смутный, болезненный свет: затем я увидел поле с неисчислимым множеством разных огней. Огни двигались и мерцали, изменяя яркость. Они были почти как краски; меня поразила их интенсивность.
В следующий момент, прямо у самых глаз появился какой-то предмет, толстый и заостренный; свечение от него исходило определенно розовое. Я ощутил где-то в своем теле внезапную дрожь и увидел множество таких же розовых форм, которые двигались в мою сторону. Они бросились на меня, и я отпрянул.
Последнее, что я помню, — это трех серебристых птиц. Они сияли металлическим отблеском, почти как нержавеющая сталь, только ярче, интенсивней и подвижней: отблеск был словно живой. Они мне понравились, и я полетел вместе с ними.
В течение всего моего повествования дон Хуан не проронил ни слова.
Вторник, 23 марта 1965
На другой день произошел следующий разговор. Дон Хуан сказал:
— Вороной стать вообще несложно. Ты проделал это, и теперь будешь вороной всегда.
— Что было после того, как я стал вороной, дон Хуан? Неужели я целых три дня летал?
— Нет. Ты вернулся с заходом солнца, как я тебе велел.
— А как я вернулся?
— Ты очень устал и сразу уснул. Вот и все.
— То есть я прилетел обратно?
— Я ведь уже сказал. Ты послушался меня и вернулся ко мне домой. Да выбрось это из головы. Это совершенно неважно.
— А что важно?
— Единственное, что по-настоящему ценно в твоем путешествии, — это серебристые птицы.
— Что же в них было такого особенного? Просто птицы.
— Не «просто птицы», а вороны.
— Это что, были белые вороны, дон Хуан?
— Черные вороньи перья в действительности серебристые. Вороны так сверкают, что другие птицы держатся от них подальше.
— Но почему их перья выглядят серебристыми?
— Потому что ты видел так, как видит ворона. Птицу, которая для нас выглядит темной, ворона видит белой. Белые голуби, например, для вороны розовые или голубые; чайки желтые. Теперь попытайся вспомнить, как ты к ним присоединился.