Учение гордых букашек

Стариков Димитрий

— Еще бы! Он когда меня сынком назвал, я чуть тем яблоком не подавился. Фатэль твой заплатил кому надо, чтобы разузнать об одной вещице.

— Об одной узнал, другую прихватил

Писарь показал на серебряный полукруг. Талли выронил крысу прямо в пламя, вскочил и заправил медальон под рубашку.

— Эй, ты же никому не скажешь про побрякушку?

Он медленно с просящими глазами подошел, а потом быстро приставил зазубренную железку к горлу Писаря. Вопреки его ожиданиям Писарь не испугался, напротив немного подался вперед, будто пытался повесить голову на острый крючок, и пожал плечами. Талли отступил.

— Эй, тебе совсем все равно, да? Не говори никому, а то свои же порешат. А я едой поделюсь. — Он глянул

на догорающую крысу.

— Ты всегда так ешь? — спросил Писарь.

— Нет, иногда случается умыкнуть что-нибудь у торговца, хотя как пришла война, они осторожничают. Иногда получается стащить брошку на улице, или заколку какую. Тогда можно до Крула сбегать. Он денег даст. Недурной у тебя камзольчик, кстати.

— И много заплатят за него?

Талли презрительно, как настоящий оценщик осмотрел зеленую грязную ткань, вышивку, потеребил камушки и заключил

— Да на такую вещь можно год прожить! Снимай свою блаженную накидку, а то по частям растащат, не дойдем!

Талли, смеясь, стащил с Писаря камзол и побежал. Он исчез в пустом переулке быстрее, чем знакомое лицо порой ускользает в толпе. Пришлось торопиться следом, а Талли, дразня, выглядывал из-за какого-нибудь угла каждый раз, когда Писарь сомневался в развилке.

Дома вокруг все меньше состояли из камня и все больше из прогнивших досок. Своеобразная красота Гнилья заключалось не в изящности фасадов, или высоте шпилей, нет, это был плод смешения прошлого молчаливого достоинства окраины, с новым громким и недовольным народом. Раньше, когда всем еще хватало места, в простеньких каменных домах жили бедные работники мастерских. Время шло, люди множились, и окраины перешли во владение копошащегося и чуть вороватого потомства. Дети родили внуков, а те правнуков, становилось тесно. Чтобы помещаться на небольшой территории, они постепенно надстроили этажи из дерева, глины и всякого мусора. Работы на всех не хватало. Многие взялись красть и убивать, поедая огрызки богатой и спокойной жизни, царившей в центре города. Дети здесь вечно лазали по домам, прыгали, бесились, даже сейчас, в сумерках, они сновали по особо темным проходам.

Писарь и Талли добрались до самого высокого здания окраин, только никакого намека на вход Писарь не увидел. Талли заставил его взобраться по шаткой лестнице на выпирающую крышу первого яруса. С плачущего под весом Писаря настила они влезли в жилище бедной семейки. Женщина била горбатого мужа тряпкой и упреками, трое малышей бегали по комнате с палками, и все вместе они не обращали на пришельцев внимания. Талли отодвинул кусок парусины, что закрывал проход, откинул крышку люка и вынырнул на следующий этаж. Такими заковыристыми переходами они дошли самого верха под открытым небом. Там сидела вечерняя жизнь высших слоев грязного общества. Посреди плоской крыши, сгрудились спины раззадоренных людей. Писарь заглянул поверх. Две жирные крысы дрались за кусок мяса в выложенной из досок оградке. Совсем рядом на добротных, качающихся креслах, курила пара старичков и разговаривала о чем-то тихом и глубоком. Неподалеку стоял стол под навесом, Талли подошел к хорошо одетому человеку с узким лицом и сунул камзол Писаря.

— Что ты мне тряпку пихаешь, шагай вниз. Вспоминай порядки! Получишь за нее перекус еды.

— К тебе же приходят за монетами!

— Верно, и приходят с побрякушками.

Тали развернул камзол и повертел один из вшитых камней.

— А ты не дурак, у кого стащил?

— Это мой камзол, мальчик его не крал, — сказал Писарь.

— Развел доходягу на камушки, еще лучше, ладно держи.

Узколицый высыпал в требовательную руку Талли кучку монет и развернулся к спящему товарищу.

— Смотри что нарыл!

Камзол перешел в следующие руки. Тот растер глаза и свистнул.

— Змеиная одежка с гербом, у нас же заказ на мясо, что ее носит!

Узкое лицо врубилось в Писаря

удивленным взглядом. Тот начал медленно отступать. Талли живо сообразил, что к чему и побежал, уволакивая Писаря за собой. Путь назад отгородили наблюдатели крысиных боев. Рослые со здоровыми волосатыми руками, мимо таких не проскользнешь. Тали кинулся к краю крыши и спрыгнул вниз. Писарь за ним. Пробил измученные дождем трухлявые доски, и они оказались, на предыдущем ярусе. Сверху сыпалась пыль и щепки. Писарь поднялся и побежал дальше, через возмущенных людей, роняя домашнюю утварь, ломая хилые стены и спокойствие. У поворота к лестнице их нагнал громила в одних портках. Он схватил Писаря, и они вместе упали через перила. Случай распорядился полетом, и громила умер об каменную статую Агреба вместо Писаря. Пожилой преступник, что катил изваяние, не разбираясь, выхвалил нож и воткнул в безжизненное тело. Пока местные пытались его оттащить, завязалась драка. Писарь метался по углам, не зная, как открывается эта клетка. Вдруг разбилось самодельное окно из мутного стекла. Из проема высунулся Талли и поманил за собой. Писарь порезался, но выполз на мокрый от помоев скат крыши и соскользнул на балкон. С него перепрыгнули в соседний дом, и уже снова спокойно через личную жизнь на улицу. Тали не нужен был свет в его царстве, он нашел чей-то пустой подвал, где они и спрятались от ищеек с факелами. Когда они отдышались Талли спросил:

— Эй, ты у кого одежку скрал, раз за тебя цену назначили? —

— Камзол не причем, да и я не причем. Если с самого начала смотреть.

— Во всем виновата судьба, да?

— Представь, ты на тропе, а сбоку в траве светлячок.

— Не, я ж никогда из Гааны не выходил. Какие тропы с травой? А светлячки это мухи со светящимся пузом?

— Да, только они толще и благороднее, что ли. Ты сворачиваешь к нему, бежишь. Кажется вот твоя звезда, летит, порхает, и почему раньше всю жизнь на месте топтался? А потом раз, и тропы нет, земли вообще нет, не на что опереться. И светлячок давно улетел.

— Нет, не понимаю, это ты сам себе пытаешься объяснить, но ты знаешь что сделал. А я не знаю, почему мне теперь нужно прятаться не только от стражи, но и от Крула.

— Так почему помог?

— Эй, я теперь понял, все твои беды от того что ты тупой! Да здесь камзол не виноват. Если бы не помог, ты про медальон разболтал бы. Да и за случай в замке я расплатился. Теперь иди куда шел. И не попадайся Крулу.

— Некуда идти так чтоб не попасться. А из Гааны сам знаешь, не выбраться.

— Да, я бы тоже из Гааны ушел, только смысла нет, пока бедный. Я ведь ворую не просто, а потому что мне жить так противно. Только Крул платит немного, а другим не продашь краденое. Если бы стащить гору золота!

Отоспавшись, Писарь и Талли вылезли из мрака на солнце. Скрылись между людского сброда из бедняцкого края.

Первый снег

Первый снег начался еще ночью, а с первыми лучами Рой уже в спешке выбегал из дома. Даскал окликнул его. Рой, не оборачиваясь, напомнил о договоре с купцом и затерялся в белой дали. Снежинки терялись в его волосах и лезли за ворот, но первые холода принимаешь как старого друга, который, впрочем, надоедает после нескольких встреч. Так налегке, запыхавшийся и с ветром за шиворотом Рой поспел к повозке. Купец встретил его с руками нараспашку.

— Знал что с инкарцами можно вести дела! Моя семья уже там, пойдем.

Вместе они вошли в лес, и вскоре встретили девушку, что бежала навстречу с корзиной. Угольные густые волосы длинной до пояса укрывали ее как платок. Лицом невинная дочь Гебы, кожа как смущенный, чуть румяный снег, а между густыми бровями стрелой вверх шло красное пятнышко. Она была несравненно красивей Рины. Рой даже выпустил из пальцев свою корзину. Девушка бухнула к ногам купца полную грибов ношу и, сияя, распрямилась.