Учение о понятии

Гегель Георг Вильгельм Фридрих

Тут также содержится опосредование, которое требуется для первой посылки, для непосредственного отношения цели к объекту. Выполненная цель есть также средство, и наоборот, истина средства состоит равным образом в том, чтобы быть самою реальною целью, и первое снятие объективности есть также уже и второе, как обнаружилось, что второе содержит в себе также первое. А именно, понятие определяет себя, его определенность есть внешнее безразличие, которое в решении определено непосредственно, как снятое, именно как внутреннее, субъективное и вместе с тем как предположенный объект. Дальнейший выход из себя, явившийся именно, как непосредственное сообщение и подчинение под него предположенного объекта, есть вместе с тем снятие той внутренней, заключенной в понятие, т.е. положенной, как снятая, определенности внешности, а равным образом, предположения объекта; тем самым это, по-видимому, первое снятие безразличной объективности есть также уже и второе, некоторая прошедшая через опосредование рефлексия в себя и выполненная цель.

Так как понятие тут в сфере объективности, в которой его определенность имеет форму безразличной внешности, находится во взаимодействии с самим собою, то изложение его развития становится здесь вдвойне трудным и запутанным, так как оно непосредственно есть само двоякое, и первое всегда есть также второе. Понятие для себя, т.е. в своей субъективности, есть различение себя от себя, как непосредственной целостности для себя; но так как здесь его определенность есть безразличная внешность, то тем самым тожество с самим собою есть также непосредственно опять-таки отталкивание от себя, так что

определенное, как внешнее и безразличное относительно него, есть скорее оно само, и оно, как оно само, как _{142}рефлектированное в себя, есть скорее его другое. Лишь поскольку это установлено, может быть понят объективный возврат понятия в себя, т.е. его истинное объективирование, может быть понято, что каждый из единичных моментов, через которые протекает это опосредование, есть сам полное умозаключение последнего. Таким образом, восстановляется первоначальная внутренняя внешность понятия, через которую оно есть отталкивающее себя от себя единство, цель и стремление последней к объективированию, непосредственное положение или предположение некоторого внешнего объекта; самоопределение есть также определение некоторого не определенного через понятие внешнего объекта; и наоборот, оно есть самоопределение, т.е. снятая, положенная, как внутренняя, внешность, или уверенность в несущественности внешнего объекта. О втором отношении, об определении объекта, как средства, уже было указано, каким образом оно в нем самом есть опосредование цели с собою в объекте. Равным образом третье, механизм, протекающий под господством цели и снимающий объект через объект, есть с одной стороны снятие средства, объекта, положенного, уже как снятый, и тем самым второе снятие и рефлексия в себя, а с другой стороны первое определение внешнего объекта. Последний, как было замечено, есть в выполненной цели снова лишь произведение средства; так как субъективность конечного понятия презрительно отбрасывает средство, то она в своей цели не достигает ничего лучшего. Но та рефлексия, через которую цель достигнута в средстве, и в выполненной цели сохранены средство и опосредование, есть последний результат внешнего отношения цели, в коем оно само себя сняло, и которое оно изобразило, как свою истину. Рассмотренное напоследок третье умозаключение отличается тем, что оно есть, во-первых, субъективная целесообразная деятельность предшествовавшего умозаключения, но равным образом и снятие внешней объективности, а потому и внешности вообще, через себя само, стало быть, целостность в ее положении.

После того, как мы теперь усмотрели, что субъективность, бытие для себя понятия, перешла в его бытие в себе, в объективность, то далее в последней вновь возникла отрицательность его бытия для себя; понятие так определило себя в ней, что его частность есть внешняя объективность или простое конкретное единство, внешность коего есть ее самоопределение. Движение цели достигло теперь того, что момент внешности уже не положен только в понятии, что оно есть не только долженствование и стремление, но, как конкретная целостность, тожественна с непосредственною объективностью. Это тожество есть, с одной стороны, простое понятие и, равным образом, непосредственная объективность, а с другой, по существу также опосредование и лишь через последнее, как снимающее само себя опосредование, эта простая непосредственность; таким образом, понятие состоит в том, чтобы быть отличенным, как сущее для себя тожество, от своей сущей в себе объективности и тем самым иметь внешность, но в этой внешней целостности быть ее самоопределяющим тожеством. Таким образом, понятие есть теперь идея._{143}

ТРЕТИЙ ОТДЕЛ.

ИДЕЯ

Идея есть адекватное понятие, объективно истинное или истинное, как таковое. Если нечто имеет истину, то имеет ее через свою идею, или, иначе, нечто имеет истину, лишь поскольку оно есть идея. Впрочем, выражение идея часто употреблялось в философии, как и в обычной жизни, в смысле понятия, даже в смысле простого представления; «я еще не имею никакой идеи об этом судопроизводстве, здании, об этой стране» имеет в виду выразить лишь представление. Кант снова закрепил за выражением идея смысл понятия разума. Понятие разума должно по Канту быть понятием безусловного, в отношении же явления – трансцендентного, так как оно не имеет никакого адекватного ему эмпирического употребления. Понятия разума должны служить для разумного понимания (Begreifen), понятия рассудка – для рассудочного понимания (Verstehen) восприятий. В действительности, однако, если последние суть действительно понятия, то они суть понятия, через них совершается разумное понимание, и рассудочное понимание восприятия через понятия рассудка становится разумным пониманием. Но если рассудочное понимание есть лишь определение восприятий через, напр., целое, силу, причину и т.п., то оно означает лишь определение через рефлексию, равно как под рассудочным пониманием может быть подразумеваемо лишь определенное представление совершенно определенного чувственного содержания; так, если кто-либо, кому указывают, что дорога в конце леса поворачивает влево, отвечает: я понимаю, то это понимание не означает ничего большего, как усвоение представлением и памятью. Но и понятие разума есть несколько неловкое выражение, ибо понятие есть вообще нечто разумное; и поскольку отличают разум от рассудка и понятия, как такового, он (разум) есть полнота понятия и объективности. В этом смысле идея есть разумное; она есть безусловное, так как лишь то имеет условия, что существенно относится к некоторой объективности, но не такой, которая определена им самим, а такой, которая еще противоречит ему в форме безразличия и внешности, свойственной еще внешней цели.

Так как выражение идея сохраняется для обозначения объективного или реального понятия, и идея отличается от самого понятия, а тем более от простого представления, то далее, тем более должна быть отброшена та оценка идеи, по которой идея признается чем-то лишь недействительным, и об истинных мыслях говорится, что они только идеи. Если мысли суть нечто объективное и случайное, то, конечно, они не имеют никакой дальнейшей цены, но вследствие того они не становятся ниже вре_{144}менных и случайных действительностей, которые также не имеют иной дальнейшей цены, кроме цены случайностей и явлений. Если же, напротив, идея, наоборот, не должна цениться за истинную потому, что она по отношению к явлениям трансцендентна, что в чувственном мире не может быть дано никакого совпадающего с нею предмета, то это должно считаться странным недоразумением, так как от идеи отрицается объективное значение потому, что ей не хватает именно того, что образует собою явление, неистинное бытие объективного мира. По отношению к практическим идеям Кант признает, что «нельзя найти ничего более вредного и недостойного философа, чем свойственная черни ссылка на якобы противоречащий идее опыт. Этой ссылки даже не существовало бы, если бы напр., государственные учреждения были своевременно устроены по идеям, и всякое доброе намерение не было пресечено заменою их грубыми понятиями именно потому, что они почерпнуты из опыта». Кант смотрит на идею, как на нечто необходимое, как на цель, которую должно стремиться установить, как на прообраз для некоторого максимума, к которому должно постоянно стремиться как можно более приблизиться состояние действительности.

Но так как получился тот результат, что идея есть единство понятия и объективности, истинное,

то на нее нельзя смотреть, только как на цель, к которой должно приближаться, но которая сама постоянно остается некоторым видом потусторонности, а следует признать, что все действительное лишь постольку есть, поскольку оно имеет внутри себя и выражает идею. Предмет, объективный и субъективный мир, не только должен совпадать с идеею, но он сам есть совпадение понятия и реальности; та реальность, которая не соответствует понятию, есть просто явление, субъективное, случайное, произвольное, не истина. Если говорится, что на опыте нет предмета, вполне совпадающего с идеею, то последняя противоставляется действительному, как некоторое субъективное мерило; но чем бы должно было поистине быть нечто действительное, если бы его понятия не было в нем, и его объективность совсем не соответствовала этому понятию, это нельзя выразить словом: ибо это было бы ничто. Механический и химический объект, равно как бездушный субъект и сознающий лишь конечное, а не свою сущность, дух, правда, по своей различной природе, имеют свое понятие осуществленным не в своей собственной форме. Но они могут вообще быть чем-либо истинным лишь постольку, постольку они суть соединение их понятия и реальности, их души и тела. Целые, как государство, церковь, перестают существовать, если разрушается единство их понятия и их реальности; человек, живое, мертв, если душа и тело разъединяются в нем; мертвая природа, механический и химический мир, если именно мертвое принимается за неорганический мир, ибо иначе оно не имело бы никакого положительного значения, – мертвая природа, если она разделена на свое понятие и свою реальность, есть не что иное, как субъективная отвлеченность некоторой мыслимой формы и некоторой бесформенной материи. Дух, который не был бы идеею, единством самого понятия с _{145}собою, понятие, которое имело бы своею реальностью самое понятие, были бы мертвым, бездушным духом, материальным объектом.

Бытие достигло значения истины, так как идея есть единство понятия и реальности; бытие есть отныне лишь то, что есть идея. Конечные вещи постольку конечны, поскольку они не вполне имеют в них самих реальность их понятия, но нуждаются для того в других; или наоборот, поскольку они предположены, как объекты и тем самым имеют понятие, как внешнее в них определение. Высшее, до чего они достигают по стороне этой конечности, есть внешняя целесообразность. Что действительные вещи не совпадают с идеею, – это сторона их конечности, не-истины, по которой объекты, каждый в своей различной сфере и в отношениях объективности, определены механически, химически или через некоторую внешнюю цель. Что идея не вполне перерабатывает свою реальность, не вполне подчиняет ее понятию, – от этого зависит возможность того, что идея сама имеет ограниченное содержание, что она, будучи по существу единством понятия и реальности, столь же по существу есть также их различие; ибо лишь объект есть непосредственное, т.е. лишь в себе сущее единство. Но если бы некоторый предмет, напр., государство, совсем не соответствовало своей идее, т.е. если бы идеи государства вовсе не было, если бы его реальность – самосознательные неделимые – совсем не соответствовала понятию, то его душа и тело разделились бы; первая отошла бы в отделенные области мысли, а последнее распалось бы на единичных неделимых; но так как понятие государства составляет столь существенно их природу, то это понятие составляет в них столь сильное стремление, что они вынуждаются перевести его в реальность или дать ему осуществиться хотя бы лишь в форме внешней целесообразности, ибо иначе они должны бы были погибнуть. Даже худшее из государств, реальность которого наименее соответствует понятию, есть, поскольку оно еще осуществляется, еще идея, неделимые подчиняются еще в нем властвующему понятию.

Но идея имеет не только общий смысл истинного бытия, единства понятия и реальности, но и более определенный смысл субъективного понятия и объективности. А именно понятие, как таковое, есть само уже тожество себя и реальности, ибо неопределенное выражение реальность означает вообще не что иное, как определенное бытие; последнему же присуще понятие в его частности и единичности. Равным образом далее объективность есть возвратившееся из своей определенности в тожество с собою целостное понятие. В той субъективности определенность или различение понятия, присущий ему предикат, есть некоторая видимость, которая непосредственно снята и возвратилась в бытие для себя или в отрицательное единство. А в этой объективности определенность положена, как непосредственная целостность, как внешнее целое. Идея обнаружила себя теперь, как вновь освобожденное из субъективности от непосредственности, в которую оно было погружено в объекте, понятие, которое отличает себя от своей объективности, но при этом равным образом определено ею и имеет свою субстанциальность лишь в этом понятии._{146}

Это тожество правильно определено, как субъект – объект; оно есть столь же формальное или субъективное понятие, сколь и объект, как таковой. Но это должно быть постигнуто определеннее. Понятие, так как оно по истине достигло своей реальности, есть то абсолютное суждение, субъект которого отличается, как относящееся к себе отрицательное единство, от своей объективности, и есть ее бытие в себе и для себя или по существу относится к ней через себя самого, – есть самоцель или побуждение; объективность же именно потому не имеет непосредственно субъекта в нем, так как иначе он был бы лишь утраченная в ней целостность объекта, как такового, но она есть реализация цели, некоторая через деятельность цели положенная объективность, которая, как бытие в положении, имеет свое существование и свою форму; лишь как проникнутые ее субъектом. Как объективность, она имеет в ней момент внешности понятия и есть поэтому вообще сторона конечности, изменчивости и явления, находящая, однако, свое уничтожение в обратном переходе в отрицательное единство понятия; отрицательность, через которую ее безразличное внебытие обнаруживается, как несущественное и положенное, и есть само понятие. Поэтому идея, несмотря на эту объективность, совершенно проста и нематериальна, так как внешность определена лишь через понятие и принята в свое отрицательное единство; поскольку она существует, лишь как безразличная внешность, она вообще не только предана на жертву механизма, но есть лишь преходящее и неистинное. Имеет ли идея, таким образом, также свою реальность в некоторой материальности, – последняя все же не есть некоторое отвлеченное, противоположное понятию бытие для себя, а лишь становление через отрицательность безразличного бытия, как простая определенность понятия.

Отсюда вытекают следующие ближайшие определения идеи. Она есть, во-первых, простая истина, тожество понятия и объективности, как общее, в коем противоположность и существование частного разрешено в свою тожественную себе отрицательность и есть равенство с самим собою. Во-вторых, она есть отношение сущей для себя субъективности простого понятия и отличенной от него объективности; первая есть по существу побуждение снять это разделение, а вторая – безразличное положенное бытие, в себе и для себя уничтоженное существование. Как это отношение, идея есть процесс, направленный к разделению на индивидуальность и на ее неорганическую природу, к подчинению последней вновь власти субъекта и к возврату к первой простой общности. Тожество идеи с самой собою есть одно с процессом; мысль, освобождающая действительность от видимости бесцельной изменчивости и просветляющая ее в идею, должна представлять эту истину действительности, не как мертвый покой, не как простой образ, тусклый, без побуждения и движения, не как некоторого гения, или число, или отвлеченную мысль; идея, в силу свободы, которой достигает в ней понятие, имеет в себе также упорнейшую противоположность; ее покой состоит в незыблемости и уверенности, с коими она вечно производит и вечно преодолевает и совпадает в ней (противоположности) с самой собою._{147}