Ученик пекаря
Шрифт:
Сестры ждали его у окна. Разочарование, которое они испытали, увидев его с пустыми руками, тут же сменилось беспокойством из-за его ран.
— Тебя побили. — Сара уже смачивала тряпицу, чтобы смыть с него кровь.
— Нет — это я побил кое-кого.
— Ты побил? — радостно запищала Анна.
— Не важно, кто победил. Ступай принеси мне мазь с полки.
— Они обзывали тебя, да? — спросила Сара. Ее сочувствие раздражало его.
— Допустим. Ну и что из этого? Я взрослый и могу драться с кем захочу.
— А мясо? Ты потерял его, пока дрался?
— Да, — соврал
— Ничего, Таул. — Сара поцеловала его в щеку. — Лишь бы ты был цел — а на праздник можно и рыбы поесть.
Мало-помалу доброта и участие сестер успокоили Таула. Он ничего не сказал им о встрече с Тиреном, предпочитая пережить свою потерю в одиночестве. Три ночи он проворочался без сна, терзая себя несбыточными мечтами. Он знал, что сестер винить нечестно, и старался не срывать на них зло. Это было нетрудно. Сара и Анна так радовались, что он легко отделался — он подозревал также, что они немного гордятся его победой, — что несколько дней баловали его, целовали и обнимали и готовили ему любимые блюда.
На четвертый день к ним явился гость. Таул, вернувшись с утренней рыбалки, увидел приоткрытую дверь и услышал голос:
— Я же знаю, что нравится моим красоткам.
Это был отец. Таул, вскипев от гнева, ринулся в дом:
— Убирайся вон, старый пьяница! У нас не осталось ничего, что бы ты мог украсть!
В комнате на миг настала полная тишина. Девочки сидели у ног отца. Тот приволок с собой два больших мешка и был разодет как король.
— Батюшка не воровать пришел, — сказала Анна. — Он принес нам гостинцы. — Она показала брату яркие ленты, которые держала в руке.
— Да, Таул, — подтвердила Сара, — отцу повезло у стола. — Вид у нее был чуть виноватый, как у матроса, помышляющего о мятеже.
— В картах, ты хочешь сказать, — жестко поправил Таул.
— А хоть бы и в картах. Фортуна поцеловала меня и сделала своим возлюбленным, — на удивление мирно, хотя от него здорово разило элем, ответил отец. — Я выиграл целое состояние и намерен истратить его с пользой.
— Это как же? — Таул не доверял отцу и ревновал к нему сестер — он, брат, месяцами копил, чтобы купить им ленты, а теперь вот является отец и строит из себя героя.
— Я вернулся домой, чтобы остаться. Теперь тебе не придется расшибаться в лепешку, Таул, — главой семьи стану я.
Анна и Сара глядели на брата с молчаливой мольбой, не понимая в своей невинности, что собой представляет их отец. Они всегда мечтали о настоящей семье, и их взоры молили не разбивать эту мечту.
— Ты полагаешь, что стоит тебе заявиться после стольких лет, как ты сразу станешь главным? Так вот, ты нам не нужен.
— Таул, давай испытаем его, — взмолилась Анна. — Батюшка обещал нам мясо каждый день и новые платья каждый месяц.
— Ш-ш, Анна, — прервала ее Сара, глядя Таулу в глаза. — Дело не в мясе и не в платьях. Просто в доме опять будет отец.
— Вот видишь? — подхватил тот. — Дочерям я нужен. Мой долг — остаться здесь, и я остаюсь.
Ночью Таул явился в грейвингскую таверну «Камыши», и Тирен сошел вниз встретить его.
— Теперь я могу идти с вами в Вальдис, — сказал Таул. —
Джек очнулся от чувства тошноты и полежал немного с закрытыми глазами, между сном и явью. Потом открыл глаза и посмотрел в потолок, где копились в трещинах капли воды, угрожая упасть вниз. Эта картина почему-то виделась ему ярче, чем прежде, — в капельках играла радуга, и каждая щербинка в камне была как на ладони. Джек протер глаза, и видение исчезло — все это, должно быть, ему померещилось.
Он встал со скамьи — чуть быстрее, чем следовало, и содержимое его желудка хлынуло наружу. Джек утер рот, и ему стало немного лучше. Только голова оставалась странно тяжелой — когда он поворачивался, мозгам требовалось некоторое время, чтобы стать на место.
Он попытался припомнить предыдущие события. Баралис пришел, чтобы его допросить, — но Джек не помнил ни вопросов, ни ответов, если он вообще отвечал что-то. Ему нечего было отвечать. Какое-то воспоминание, впрочем, не давало ему покоя — оно касалось матери. Джек старался поймать его, но оно ушло. Было ли оно как-то связано с допросом? Или Баралис просто довел своего узника до того, что он не может мыслить здраво?
Джек выбросил из головы все мысли о допросе и попробовал немного постоять. Ноги чуть-чуть тряслись, и ужасно хотелось пить. В камере воды не оказалось, и Джек принялся колотить в тяжелую дверь, требуя тюремщика. Одновременно он решил, что попытается бежать, — довольно он терпел, хватит. Какое право имел Баралис заточать его в тюрьму? Он ничего плохого не сделал. Баралис явно подозревает, что Джек не тот, за кого себя выдает, и, если Джек останется здесь, лорд опять подвергнет его такому же допросу, а возможно, и худшим вещам.
С наружной стороны двери послышался шум отодвигаемого засова, и Джек оглянулся, ища себе хоть какое-то оружие. Но в комнате не было ничего, кроме деревянной скамьи. Джек быстро стал за дверью. Она распахнулась, и в камеру вошел человек. Не успел он сделать и шага, как Джек что есть силы толкнул дверь от себя. Она ударила часового, сбив его с ног. Он хотел крикнуть, но Джек подскочил и пнул его в лицо. Из носа и рта часового хлынула кровь. Он попытался встать, но Джек снова пнул, теперь по почкам, и часовой скорчился на полу.
После мгновенного колебания Джек увидел за поясом часового меч и потянул его к себе. Тот ухватился за клинок, но поздно: Джек, завладевший рукоятью, выдернул меч, порезав им ладонь часового. Столь большое количество собственной крови устрашило солдата, и он жалобно застонал. Сердце Джека торжествующе билось: он завоевал себе оружие! Он занес меч, чтобы заколоть часового, и понял, что не сможет сделать этого: уж слишком жалкий у того был вид.
Джек знал, что времени в обрез: кто-то мог услышать шум борьбы. Он снова пнул часового в голову, надеясь оглушить его, но тот остался в сознании. Тогда Джек ударил его тяжелой рукоятью меча, целя в затылок, но в последний миг часовой обернулся, и удар пришелся в лицо. Джек попятился от вида кровавой каши, в которую оно превратилось.