Ученик
Шрифт:
Главным было то, что впервые в жизни он познакомился с девочкой, которая не смотрела на него с презрительной усмешкой, которая разговаривала с ним, как с равным, и улыбнулась ему какой-то особенной улыбкой.
И ее взгляд, тот, самый первый взгляд, значения которого он не понял, да и не был даже уверен в том, был ли он, этот особенный взгляд, и не померещился ли он ему.
На мгновение он вспомнил Корейца и их разговор по поводу девушек, но потом отогнал его. В данный момент это было неважно и несущественно, но при мысли о Корейце в голову сразу пришел вопрос о том, что произойдет, если какие-нибудь хулиганы сейчас пристанут к ним и сможет ли он ее защитить в случае необходимости.
Он настолько живо себе это представил, что ноги на секунду стали ватными, и он даже нерешительно остановился и подумал о том, что не хочет, чтобы что-то происходило, что-то, что может изменить этот случайный и внезапно возникший разговор с девочкой Таней, посмотревшей на него удивительными зелеными глазами.
Но они так легко и непринужденно болтали до самой школы, что даже молчаливый Артем произнес пару предложений и застенчиво улыбнулся.
Здание школы встретило их прохладой, дверь хлопнула и они оказались в полной тишине. Перед информационной доской никого не было, расписание уроков на 1 сентября уже висело, и он к своему ужасу и восхищению безо всяких расспросов выяснил, что она пойдет в тот самый 8-ой «А», что и он. Они прошлись по пустынным и гулким коридорам, он показал ей их класс, и они даже проверили, открыта ли дверь. К его невольному облегчению выяснилось, что класс заперт, и он был избавлен от того, чтобы зайти внутрь вместе с ней. Ему показалось, что по его лицу она сразу поймет, кто он такой, почувствует все то унижение, которое окружало его с первых классов, поймет, что он не такой, каким показался ей с первого взгляда.
Дверь была заперта и Таня, казалось, поняла, что он не хочет больше оставаться в школе. Когда они вышли на улицу, он невольно прищурился, взглянув в сторону садящегося солнца.
— А ты тоже близорукий? — внезапно спросила она. — Ты так интересно щуришься. У меня тоже близорукость, — продолжила она, не дав ему вставить слова. — Я такая смешная в очках, — закончила она и опять улыбнулась, и снова он увидел ямочки на ее щеках.
Он проводил их до ее дома, они переехали совсем недавно и она никого не знала, все ее подруги, которых она мельком упомянула, остались в ее старой школе в другом районе города. Он опять с трудом поддерживал разговор, потому что ему приходилось подбирать слова, чтобы не ляпнуть что-то по его мнению глупое. А она казалась естественной и непринужденной и в какой-то момент ему показалось, что он поймал еще один странный взгляд, приведший его в замешательство.
Он смущался и краснел и замедлял шаги по мере приближения к ее дому, ее квартира была в том самом доме, в котором располагалась Детская библиотека, всегдашним завсегдатаем которой он являлся. Являлся всегда, каждое лето, кроме этого. Наверное, поэтому он и не встретил ее раньше, месяц или полтора назад.
Ему не хотелось с ней расставаться, хотелось начать рассказывать ей вещи, которые могли бы показаться ей интересными, чтобы она смеялась, и ямочки опять появлялись на ее щеках.
Они подошли к подъезду и в нерешительности остановились. Он посмотрел куда-то в сторону, смущенно и нерешительно собрался с духом и спросил:
— Может быть, мы еще погуляем? — удивившись своей смелости и, ожидая отказа и не веря собственным ушам, услышал:
— Конечно, я сейчас, только Артема отведу домой, — прошептав это, она улыбнулась, и они с Артемом исчезли.
Прошло минут десять, он ходил около ее подъезда и все его мысли были заняты ею. Он не думал
— А вот и я, — услышал он и опять увидел ее. Она улыбалась и смотрела прямо на него. Она заколола волосы сзади, и он подумал, что и такая прическа ей очень идет, и молча улыбнулся в ответ.
«У тебя красивое имя», — вспомнилось ему.
Они гуляли и болтали, он перестал бояться того, что будет выглядеть смешно и скажет какую-нибудь глупость, никогда еще ему не было так легко, он не стеснялся своих слов и она частенько смеялась тому, что он рассказывал, запрокидывая голову назад, и он не мог отвести глаз от ямочек на ее щеках.
Когда совсем стемнело, и она стала ежиться от холода, они вновь оказались около ее подъезда. Они молча постояли еще несколько минут, и она, виновато улыбнувшись, сказала:
— Мне пора, — и опять протянула ему свою руку. Он аккуратно пожал ее и, набравшись смелости, задержал в своей руке, прислушиваясь к незнакомым ощущениям. Она не отняла ее.
Они еще немного постояли, и он нехотя выпустил ее руку: — Да, тебе пора.
— Да, мне пора, — повторила она за ним и помахала ему рукой. — До встречи, — и неожиданно назвала по имени.
Он невольно вздрогнул и посмотрел ей в глаза: — До встречи.
Внезапно ему стало тревожно, и он тоже поежился. Было уже совсем темно, когда она простучала каблуками по лестнице. Он постоял еще немного около подъезда и медленно пошел домой.
Это был длинный, очень длинный день, и только сейчас он почувствовал, насколько устал.
До первого сентября оставалось всего три дня.
Только тогда, когда он лег спать, он понял, что забыл узнать ее номер телефона и не спросил, в какой квартире она живет.
Глава 17
Впервые за все время тренировок утренние занятия прошли как-то скомканно и расслабленно. Он не мог сосредоточиться на ударах, концентрация на том, чем он занимался, была практически нулевой.
Он уже начал потихоньку подходить к чистой и мощной технике, его удары становились все более и более «правильными» — а он уже начал ощущать правильность и неправильность того, что он делал и «на лету» корректировал и исправлял свои ошибки. Это знание было интуитивным, на уровне ощущений, едва ли он смог бы описать словами различия между «правильным» и «неправильным» ударом. Особенно быстро он прогрессировал тогда, когда у него получалось полностью сосредоточиться и отключиться от любых внешних раздражителей, стать одновременно и непосредственным участником и отстраненным наблюдателем.
Но этим утром все было не так. Его мысли были заняты совсем не тем, чем он занимался, и все его удары были даже не неправильными, а просто никакими, как будто он вернулся в самые первые дни занятий. Нанеся очередной удар, он ощутил, что неправильно поставленное запястье заныло от боли, и с видимым облегчением решил прерваться.
— Ничего, перенесу на день. А может и на вечер, — пробормотал он чуть слышно и с трудно скрываемой радостью и облегчением отправился одеваться.
Впервые за долгое время он обратил внимание на то, что он носит. Майки и футболки, в которых он занимался, оказались застиранными и штопаными, местами попадались немного поблекшие, но очевидно неустранимые пятна крови, и он удивился тому, что надеть было практически нечего.