Ученик
Шрифт:
Ему было совсем не до смеха.
Теперь он шел быстро и торопливо, близящееся начало урока казалось было спасением и он ждал этого момента, который должен был принести облегчение, с нетерпением.
Когда он вошел, класс был заполнен не более чем на треть и ощущение, что все обсуждают его и разговаривают только о нем, и тут посетило его. Буркнув неразборчивый привет, он, пряча глаза, направился прямиком к своей парте, за которой стоял одинокий стул.
Стульев всегда почему-то не хватало даже в начале учебного года и, поскольку он сидел в одиночестве, за его партой всегда был один единственный
«И захотела бы, некуда было бы сесть», — подумал он, но почему-то ему уже стало все равно. Он сам не мог объяснить себе, чего он ждал от первого сентября, от этого дня возвращения в привычную жизнь. Было бы глупо ожидать, что что-то изменится, но наверное подсознательно он надеялся на то, что все должно как по мановению волшебной палочки измениться.
Не изменилось ничего.
На стуле уже лежали неизменные канцелярские кнопки, которые он машинально смахнул на пол привычным жестом. Одна из кнопок уколола его, и он с каким-то непонятным интересом посмотрел на крошечную капельку крови, выступившую на подушечке пальца.
Он сел. Перед ним был учительский стол и доска и больше никого.
Разговоры действительно смолкли, но затем возобновились.
Класс постепенно наполнялся, но он не встал со своего места даже тогда, когда вбежал запыхавшийся и вообще опоздавший на линейку загорелый Славик, пожалуй единственный человек, которого он считал своим другом. Все, на что он был способен, это молча пожать ему руку. Он не нашел в себе сил приветливо улыбнуться и заговорить.
Его мысли блуждали где-то далеко, и он старательно отводил глаза от двери в класс, в которую рано или поздно неизбежно должна была войти Она. Славик с удивлением посмотрел на него и, недоуменно пожав плечами, отправился назад, за свою парту в среднем ряду в самом конце класса. Почему-то Славик обладал поразительным умением ладить со всеми, редко случалось, что какие-то конфликты затрагивали его.
Он дружил со Славиком, но сейчас нахлынувшие воспоминания о Корейце причинили ему чуть ли не физическое мучение, и он закусил губу. Резкая боль слегка отрезвила его, он привалился спиной к стене и прикрыл глаза. Он слышал, как одноклассники рассаживались по местам и шушукались, и открыл глаза только тогда, когда в класс вошла учительница и громко поздоровалась.
Все встали, с шумом двигая стулья, накопившаяся за лето энергия бурлила во всех и искала выхода, все пребывали в приподнятом настроении, и это находило отражение даже в том, как двигались стулья.
Он встал абсолютно бесшумно. Рядом зияла пустота, никто не сел с ним за одну парту. Посмотреть назад было невыносимо стыдно, да и ему уже стало абсолютно безразлично, с кем села Таня.
Тупая боль под ложечкой заставила его машинально положить руку на бок, но спохватившись, он быстро убрал ее обратно и наконец-то с облегчением уселся.
Учебный год начался.
Глава 19
— Эй, я кому сказал?
Этот шепот отчетливо донесся до него и вызвал привычный спазм в желудке. Слишком много раз он слышал эту фразу с всегда одними и теми же пренебрежительными интонациями. Иногда слова варьировались, но общий смысл всегда оставался одним и тем же, не обещавшим ему ничего
Он проучился уже месяц, но как ни удивительно, его не трогали. Привычные кнопки на стуле, иногда скомканные бумажные шарики, которые бросали ему в спину, все это делалось как будто по привычке, потому что так надо и так принято, но эти действия даже не вызывали всеобщую бурю смеха и радости. Когда бумажный комок попадал ему в спину, он даже не оборачивался, настолько ему это было безразлично. Но по большому счету его не задевали. Все-таки что-то неуловимо изменилось в нем. Он стал еще более замкнут, общение с одноклассниками, и раньше не особенно активное, свелось к минимуму. Казалось, он был весь погружен в учебу.
С первого сентября он не получил ни одной четверки, даже учительница биологии, обычно придиравшаяся к нему по непонятным ему самому причинам, не смогла привычно придраться к его ответам и ставила ему неизменные пятерки.
Учительница математики внезапно заболела почти на две недели и поэтому, когда занятия все-таки начались, и речи не было о контрольных.
Он держался особняком, никто не просил его списать даже домашнее задание и понемногу он укрепился в мысли, что так будет и впредь. Сложившееся положение вещей устраивало его, учиться было легко, хоть и неинтересно, уроки он делал за час, максимум полтора, и практически все свободное время он опять проводил дома.
Газетная подшивка становилась все тоньше и тоньше, он посвящал своим занятиям куда больше времени, чем учебе и делал это уже на автомате. Ему не приходилось заставлять себя висеть на турнике или отжиматься от пола, эти занятия и упражнения органично и прочно вошли в его жизнь и стали ее частью.
Он не очень часто вспоминал Корейца, но его образ, казалось, постоянно присутствовал с ним. Он будто хранил этот образ и старался не обращаться к нему без нужды, окружив его плотной оболочкой. То, что они обсуждали с Корейцем, надежно хранилось в его памяти, но повседневные дела и заботы не оставляли ему времени на воспоминания.
Весь сентябрь ему было очень больно. Боль то затухала, то возвращалась с удвоенной силой каждый раз, когда он видел Таню. Они не общались. Невольный молчаливый и взаимный договор не вспоминать их знакомство сложился как-то сам по себе.
Ему было достаточно того, что он по-прежнему пребывал на нижнем уровне иерархии в классе и тот факт, что по непонятным причинам к нему никто не лез, сначала удивлял его, а потом создал чувство какой-то иллюзорной защищенности. Он забился в какую-то скорлупу и довольствовался этим. И он не знал, как быть делать дальше. Что он будет делать, если это хрупкое состояние вдруг неожиданно даст трещину.
Занятия по физкультуре он привычно избегал. Получать освобождения было несложно, прошлые годы научили его в совершенстве имитировать болезненный вид, поэтому во время этих уроков он просто забирался в школьный сад и сидел около старой липы, стараясь ни о чем не думать.
Он регулярно носил с собой форму, в смешном полиэтиленовом пакете у него лежали кеды, тренировочные штаны и майка с длинным рукавом. Он засовывал пакет в парту и иногда даже не уносил домой, хотя и знал, что с вещами могут в его отсутствие сделать все, что угодно.