Учитель истории
Шрифт:
Встречный корабль ушел, а на их корабле более суток за весла не брались, не знали, в какую сторону плыть. Юг, запад и север — под стойким влиянием Константинополя, и в те части плыть опасно — взяли курс на восток — в сторону Хазарии, где верхушка каганата по вере вроде своя.
При появлении величественных заснеженных вершин Главного Кавказского хребта кавказцы, наверное, впервые за много дней счастливо улыбнулись, молчаливо переглянулись, завороженные родным пейзажем.
Эти места всем известны, только ночью подошли к берегу севернее хребта, стали напротив Тмутаракани, в порт не вошли, в поселение адыгов поплыли на небольшой лодке — во главе с бар Меиром и тут же
Фактически Хазария распалась на две части. Северная — со столицей в Итиле, где большинство населения тюркуты, и южная, со столицей в Самандаре, где живут исконные кавказцы, и куда входят Дагестан, Алания и адыгские земли до Саркела и Крыма. Здесь с распадом арабского халифата вновь усилилось влияние Византии, кругом миссионеры Константинополя, всюду люди Никифора, известно, что корабль Мниха отплыл в северном направлении — на всем побережье их ждут.
Вновь ушли в открытое море, вновь долго думали, совещались, и теперь, все вокруг Зембрия Мниха кучкуются; он значительно окреп, даже порой, нетвердо, но ходит по палубе, он снова лидер, от него ждут мудрого решения — им надо прорываться на запад, а туда пути нет. И тогда, как-то утром, когда уже совсем по-осеннему мелко моросил дождь, был туман, и море, навстречу северным холодным ветрам, не на шутку разыгралось, закидало в волнах корабль, подозвал Мних Ану и Астарха.
— Слава Богу, я крепчаю с каждым днем, и думаю, пора подумать об Остаке, — ловко начал доктор. — Вот только сундук надо на время, пока уляжется, где-либо, в надежном месте схоронить… Ты, Ана, мне как-то давно рассказывала, что твоя бабушка-амазонка жила в неприступных горах, где мужчины жить не могут, те места обходят стороной, и что там есть таинственная, мало кому известная пещера на отвесной скале, прямо над озером.
— Да, — от упоминания своего сына возбудилась Ана. — Только раз в году, в день весеннего равноденствия от озера отражаются солнечные лучи и освещают эту вечно мрачную, безжизненную скалу и маленький вход в пещеру. Даже Аза туда не ходила. А я была более взрослой, и бабушка пару раз меня водила к сказочной пещере по единственной тропе горных коз. И она говорила, что в этой пещере долго пребывать нельзя — от злых духов кровь из тела высасывается, человек на глазах иссыхает, быстро умирает и…
— Не шуми, — перебил ее Мних со сверкающими от жизни глазами. — Как туда дойти?
— От Тмутаракани или Фанагории — двадцать дней пути до Мааса или Самандара, — вмешался в разговор Астарх, — а там, родина, еще пару дней в горы по Аргунскому ущелью.
— Зачем? Так опасно. Мои посыльные использовали иной, более короткий и безопасный путь, — выдавала свои тайны Ана. — По реке Кура через Грузию и, не доходя до Тифлиса, на север, там уже наша родня; и не надо идти по Тереку через Дарьяльское ущелье, а восточнее, по руслу Аргуна и при слиянии Аргуна и Маистихи — наш родовой город Варанз-Кхелли, и от моря весь путь за десять-двенадцать дней, а от Варанз-Кхелли до пещеры Бойна-тIехьа — рукой подать!
— Тише, не шуми! — вновь ее осадил Мних, он теперь никому не верил.
Видимо, информация Аны возымела решающее значение; в тот же день, правда, после горячих споров, корабль взял курс на юго-восток. Отныне вся ответственность опять легла на плечи выздоравливающего Мниха, и твердя, что это лечебная процедура, доктор все время ходил по палубе, выполняя некие упражнения, и как сумасшедший периодически полушепотом повторял:
— Ана с нами — это удача! Она святая, нам повезет!
В принципе так и произошло. Лишь
А та небольшая группа, вместе с сундуком, быстро отыскала в местном порту знакомых купцов, идущих в Хазарию и далее на Урал, на север, присоединилась к ним и, затерявшись в многочисленном охраняемом караване, продолжила путь по маршруту Аны. Однако, при подходе к Дарьяльскому ущелью, сославшись на торговые дела, группа от каравана отстала, и ввиду морозов и ранних снегопадов в высокогорье не без труда преодолела несколько перевалов, пока не достигла Аргунского ущелья. А там дорога под уклон, и в пологой, очень широкой пойме реки — завораживающая глаз красота пестрого густого горного осеннего леса — где сквозь красно-желто-бурые соцветия колоний березы, граба, дуба и каштана чернеют вечнозеленые сосны и тис. И после каменистой Передней Азии здесь такое разнообразие, изобилие, жизненная мощь; что попавшие сюда впервые разинули в удивлении рты, а Мних не выдержал, и воскликнул:
— Вот это красота! Действительно, Хаз-ари!
— Некогда нам любоваться: снег выпадет, наследим, — о главном беспокоился евнух Самуил.
И как ни рвались кавказцы к родному очагу — не пустили. В брод перешли обмелевший по осени Аргун, стороной обходя Варанз-Кхелли и другие поселения, пересекли несколько перевалов голых альпийских гор, на вершинах которых уже лежал свежий снег, а потом, в отличие от остальных гор, странная гряда мрачных каменистых кряж, только местами, в лощинах, да у подножия поросших редким подлеском и кустарниками.
— Будто из другого мира принесли эти камни, — удивлялся Мних. — А места, действительно, дикие, даже и следа человеческого не видно.
— После распада царства амазонок, видимо, сюда никто не ходит, и все тропы и дороги за эти годы заросли, засыпались, — беспокоилась Ана. — Я даже не узнаю многого, может, позабыла.
— Ты так не шути! — чуть ли не угрожал евнух Самуил, все время был недоволен, зол.
А в горах заблудиться несложно. Вроде все рядом, и все горы разные, а ходят они, ходят, оказывается, по кругу, и вновь, свои же обнаруживают следы. И все устали: голодно, холодно, ягодами на ходу питаются, всего боятся.
— Где твое озеро, где твоя пещера? — выходит из себя евнух Самуил. Он самый старый, быстрее остальных устает, все чаще привалы устраивает, чтобы не своровали прошлое, настоящее и будущее избранного народа, на сундуке калачиком отдыхает, но не спит, боится глаза сомкнуть, на всех, даже на Мниха недоверчиво косится. А сам Мних с виду не унывает, из последних сил, но держится.
— Ничего, ничего. Это даже лучше. Места и впрямь дикие, недоступные, лучше не придумать, — бодрит он остальных, а с Аной совсем ласково. — Ты не волнуйся, не торопись. Осмотрись, вспомни.
Ана не вспомнила… Осенью, да еще в горах, сумерки наступают скоро, а потом, очередная, хоть и на родном Кавказе, да мучительная ночь под открытым небом. И это родное небо, то ли на радость, то ли наоборот, несказанно расщедрилось: всю долгую, холодную, ветреную ночь впервые падал крупный, еще тяжелый, мохнатый снег, да так, что красочные листья быстро опали, и казалось, словно неведомый всесильный художник закрасил весь мир в чистый белый цвет, и для праздности внес на этот холст, вперемешку, мозаикой, множество иных, очень красочных, но, увы, уже безжизненных цветов; навевая на весь мир с зимой, однотонную тоску, печаль, сонливость.