Учитель. Назад в СССР 2

Дмитрий Буров Литагент

– Не скажу, что гениально, но это великолепно, Егор, – выдал Лапшин, оторвавшись от изучения чертежа. – Из чего, говоришь, основание, из поршневого цилиндра? Однако фантазия у тебя, – довольно протянул Геннадий Анатольевич.

– Ну, голь на выдумки хитра, – выдал мудрость предков. – Я подумал: вторичное использование отработанного материала. Если, конечно, на поток для домашнего использования, тогда что-то другое думать. Мне-то как образец, а если одобрят, мы что-нибудь придумаем масштабное.

Честно говоря, пока

я не представлял, из чего мы будем делать основание, если всё-таки придётся сооружать серп и молот для демонстрации. Но то дело дальнее, а сейчас важно понять, поможет мне Почемучка деталями, или нет.

– А, знаешь, Егор, поехали ко мне! – Геннадий Анатольевич хлопнул листком о скамейку. – Собирайся! Помогу. Не сам, конечно, но есть у нас в институте человечек, без которого ни одна проектная работа не обходится. Душа-человек! Самородок!

– Золотой? – улыбнулся я.

– Лучше! – заверил Лапшин. – Гений инженерной мысли, может сделать всё что угодно, из э-э-э… хоть из палок. К нему весь профессорский состав ходит за помощью. Да что там! К Гоше в каптёрку академики не брезгуют приходить.

Я вздрогнул, покосился на Геннадия Анатольевича, проверяя, шути, или нет.

– Он же Гога, он же Жора, – пробормотал я себе под нос.

– Что? Нет-нет, так-то он Юрий Витальевич, но Гоша ему привычней, – пояснил Лапшин, не оценив моей реплики. Ну, оно и понятно, до одного знаменитого советского фильма ещё жить и жить, лет десять как минимум.

– А как бы познакомиться с этим изумительным человеком, гением инженерной мысли? – уточнил я у Почемучки.

– Не будем терять времени. Поехали!

Геннадий Анатольевич подскочил со скамейки, подхватил портфель, едва не упавший на тротуар. Я поднялся следом, запихивая чертёж в карман. И заторопился за Лапшиным. Но Почемучка сделал несколько шагов и резко остановился.

– Егор… Ты закончил? – поинтересовался педагог.

– Что? – не понял я.

– У тебя же кто-то в больнице? – уточнил Лапшин.

– Всё в порядке. За моей подопечной приехали, до пятницы я совершенно свободен, – неудачно пошутил.

– Почему до пятницы? – нахмурился Почемучка. – За пару часов обернёмся, здесь недалеко.

– Могу ехать хоть на край света, – пояснил я. – Всех предупредил, что домой вернусь самостоятельно.

– Вот что! – решительно заявил Геннадий Анатольевич. – Домой я тебя отвезу, едем!

– Не стоит, сам доберусь, – запротестовал я в спину.

– Едем!

– А вы куда? Остановка в другой стороне, – догнав Почемучку, спросил я.

– У меня машина, – смутившись, объяснил Лапшин.

Стареешь, Саныч, мог бы и сам догадаться, когда препод предложил отвезти домой. Не на троллейбусе ведь.

На стоянке мы остановились перед новеньким москвичом тёмно-красного цвета.

– Купил вот, на премию, – смутившись, сказал Геннадий Анатольевич, дёргая ручку. – Ах, ты, чёрт, – ещё больше

растерявшись, выругался Лапшин. – Не привык…

– Хорошая премия, – присвистнул я, прикидывая, какие зарплаты у профессоров в Академгородке, если они с премии могут позволить себе машину. Для советского человека это больше, чем престижно. Это уровень благосостояния. Запредельный.

– Ленинская, – коротко бросил Лапшин, внезапно взяв себя в руки.

– Ого, поздравляю, – от души выдал я.

Стать лауреатом Ленинской премии в советское время – это как в космос слетать. В том смысле, место в исторической летописи страны гарантировано. Раньше вручали Сталинскую премию, по тем временам это означало, что человек и вовсе становился практически небожителем. Сто тысяч для советского человека – это неслыханное богатство в масштабах страны. За такие деньги можно было хоть квартиру купить, хоть машину. Хоть все вместе. Да что там, можно было жить несколько лет ни в чем не нуждаясь.

Ленинская премия поскромнее, но тоже открывала любые двери на вершинах власти, лауреат сразу попадал в разряд советской элиты.

– Не спрашивай, рассказать не могу, – буркнул Геннадий Анатольевич, опережая мой следующий вопрос.

Ясно-понятно, похоже, бывший преподаватель Егора отличился на оборонной ниве. А значит, его имя нигде не фигурировало, да и постановление о вручении не публиковалось. С момента, как Совет Министров установил Ленинскую премию, появилось так называемое секретное вручение. Вручали награду за достижения в оборонно-промышленном комплексе страны, но вот страна при этом в лицо своих героев практически не знала.

– Понял, – кивнул я, ныряя в салон автомобиля. И мы отправились в Академгородок.

– А знаешь, Егор, я всё больше и больше убеждаюсь, география – не твоё. Изобретательство – вот твоё призвание, – после недолгого молчания заявил Лапшин.

– Не уверен, Геннадий Анатольевич, – осторожно заметил я, не зная, что ещё сказать.

Кто его знает, чего там товарищ учитель с моим Егором чудили в студенческие годы, но мне пока и на селе хорошо. Обживусь, осмотрюсь и начну действовать по своему плану. Менять, так сказать, моральный облик любимой Родины в лучшую сторону.

– Ну-ну, молодо-зелено, – хмыкнул Лапшин. – Ты вот что… Ты обязательно приезжай со своими ребятами. Да и сам… И ребятишек, ребятишек талантливых присматривай! Сам понимаешь…

– Понимаю, – ни черта не понимая, согласился я.

– А ты знаешь, у нас ведь и жильё теперь строят для сотрудников, – внезапно заявил Почемучка, кинув на меня непонятный взгляд. – Собственно, не так давно нашему Академгородку присвоили статус жилого района. Да что там! У нас всё для удобства учёных и талантливых молодых специалистов! В сентябре вот клуб юных техников откроется. Ты представляешь, какой это гигантский шаг в воспитании молодого поколения!