Учитель. Назад в СССР 3
Шрифт:
— Да доходит до тебя долго! Как до жирафа.
— А жирафа тут причем? — все равно не понял Горка.
— Так шея у него длинная… — пояснил Швец.
— И что? Слова жеж в ухи попадают жирафьи…
— Ну, так шея-то длинная, — снова повторил Федька. — Пока до ухов дойдет… вот и до тебя так же…
— Да ну тебя… — отмахнулся Горка. — Долго он что-то.
— Кто?
— Да Зверь наш Горыныч…
— Кто? — опешил Швец.
— Ну, классрук наш. А чего, зачетное прозвище — Зверь Горыныч!
—
— Ну, Егор же… Горка… Горыныч…
«М-да, логика… Хотя чему я удивляюсь, бывший преподаватель при встрече тоже назвал Егора Зверева Горынычем. Зверем Горынычем. Похоже, это судьба, — хмыкнул я. — Ладно, пора и честь знать. Что хотел, услышал, потом с Вовкой переговорю, выясню подробности».
Я бесшумно отошел от окна, нарочито громко затопал по протоптанной дорожке. Потоптался на крыльце, стукнул дверью громче обычного.
— Здорово, ребята, — поздоровался с парнями, входя в комнату.
— Здрасте, Егор Александрович.
— Здрасте. А мы ждем, ждем, а вы вот…
Раздалось двойное приветствие.
— Ну как вы тут? — я кинул взгляд на Свирюгина. Парнишка лежал на моей кровати без обуви, поверх покрывала.
— Мы это… уложили…- смущенно забормотал Федька Швец. — Вы извините, что на кровать… на пол как-то некрасиво, а больше некуда…
— Все правильно сделали, спасибо, ребята. Как он? — оглядываясь в поисках еще одной табуретки, которую сколотил своими руками, поинтересовался я.
— Так спит, Егор Александрович. Как привели, уложили, так и спит, — пояснил Волков.
— Ругался? — поинтересовался я.
— Зачем? — не понял Горка.
— Незачем, — согласился с парнем. — Только пьяные через раз все борзые, то ругаются, кто плачут… — уточнил свою мысль.
— А, нет, Вовка он тихий, — улыбнулся Горка. — Он вообще не пьет.
— Ага, не пьет, честное комсомольское, Егор Александрович, — вступил в беседу Швец. — Вы не подумайте, это он первый раз так… Где только взял, — сокрушенно покачал головой Федька.
— Чаю хотите? — спросил у пацанов.
— Чаю? — Швец сбился с мысли и растеряно глянул сначала на меня, затем на товарища.
— Хотим, — решительно согласился Волков.
— Берите вон то покрывало, на порожек кинем, и за мной на кухню, — велел я. — Егор, держи керосинку, зажигай и на крыльцо. Там посидим, чтоб не разбудить товарища. Федор, вон на той полке кружки, доставай. Рядом коробка с сахаром и ложки, — распоряжался я, поджигая плиту, ставя на нее чайник.
— А ложки зачем? — не удивился Федор.
— Так сахар разболтать, — пояснил я.
— А-а-а— … — смутился пацан и загремел посудой.
— Готово, Егор Александрович, — негромко произнес Горка, тенью нарисовавшись на пороге.
— Хорошо, а вот и чайник закипел.
Я щедро сыпанул заварки в чашки, ливанул
— А это чего? — шумно сглотнув слюну, поинтересовался Федор.
— Пирожки от тети Степы, фирма, — улыбнулся я. — Проголодались?
— Ну… не так чтобы… — смутился Горка.
— Но от угощенья не откажемся, — заверил Федор.
— Тогда пошли на крыльцо чай пить с пирогами, — велел я.
— А чего на крыльце-то, Егор Александрович? — полюбопытствовал Горка после молчания, во время которого мы дружно лопали пирожки и прихлебывали горячий чай.
— Так красиво же, — пожал я плечами, задрал голову, посмотрел на небе. — И не разбудим.
— Красиво… — согласился Федор. — Интересно, а там кто-нибудь живет?
— Там — это на звездах? — уточнил у парня.
— Ага…
— Людям это пока неизвестно.
— Не может быть, чтобы никого… Звездей-то много… Неужто мы одни такие в целом мире… — протянул Швец.
— Не звездей, а звездов, — исправил товарища Горка. — Радуйся, что тебя Тамара Игнатьевна н слышит, а то писал бы уже диктант словарных слов и склонял бы каждое.
Пацаны негромко рассмеялись.
— Тогда уж звезд, так правильней.
Мы снова рассмеялись.
— Ребят, что у Володи случилось? — выждав, когда пацаны закончат смеяться, поинтересовался я.
Парни замолчали, насторожились. Несколько раз я ловил на себе задумчивые взгляды, видел, как Швец и Волков переглядываются. «Скажут или нет?» — вот в чем вопрос, думал про себя. Все-таки решились. Сказали.
Рассказывать начал Федор. При этом старался на меня не смотреть, но изредка все равно косился, как будто проверял мою реакцию на свои слова. Когда говорил про отца Володи, дела все время едва заметную паузу, словно стеснялся того, что батя у Свирюгина пьющий.
— У вас там в Москве, небось, так не живут… — вздохнул Швец, закончив рассказ.
— Так — это как? — не понял я.
— Ну… Жизнь другая, театры там всякие, культура… не пьют жеж… все в чистеньком… институты там… музеи… — пояснил свою мысль Федор.
— Ошибаешься, Федор. Страна большая, люди все разные, а проблемы у всех одинаковые. И пьют и бьют, и любят, и книжки читают, и в театры ходят, — ответил парню.
Мы замолчали, думая каждый о своем.
— Почему девочки говорили, что Володю учиться не пускают? — полюбопытствовал я.
— Так это… Семен Семеныч… ну председатель колхоза, — пояснил Горка. — Он давно Вовку обрабатывает. На кой-черт, говорит, тебе та учеба? Сидишь в институте пять лет, ни черта не делаешь… только ум сушат… а потом еще в чужом колхозе работать… отрабатывать значит… — охотно принялся рассказывать Волков. — А тут на всем готовом. Ну, в колхозе нашем, значит «Путь коммунизма», — уточнил Волков.