Учитель. Назад в СССР
Шрифт:
— С утра не употребляю, — гордо оповестил односельчан Митрич. — И тебе не советую, Степанида, — ехидно бросил в сторону бабульки.
— Ах, ты, пёс блохастый! — вскинулась тётка. — Ты посмотри на него! С вечера зенки залил с Рыжим, а с утра ему черти мерещатся.
— Какие черти?
– и возмутился Митрич. — Говорю же: помер учитель! Лежит в гробу, сам весь белёхонький. И, главное дело, голый! — доверительным громким шёпотом сообщил он толпе.
— Го-олый? — протянул приятный женский голос. — Эх, бабоньки,
Дамы дружно рассмеялись.
— Митрич, так, а может правда, привиделось тебе с похмелья-то? А? — поинтересовалась грудастая дама в цветастом платке с половником наперевес.
Интересно, половник она для защиты от меня помершего притащила? Или просто собралась за толпой, пополнив ряды любопытствующих сплетниц?
— Да что б тебе, Клавка, репей на язык прилип, ежели я вру. Я ж говорю: пришёл с утра, молочка принёс учителю-то нашему, сальца кусочек да хлебушка, голодный-то поди, а у Таисии шаром покати. Ну, оно и понятно, померла-то давно, какое уж тут хозяйство, — начал издалека Митрич.
— И где-то молочко? Врёшь, поди, старый хрыч? — недобро прищурившись, поинтересовалась Степанида.
— Так выронил, — печально свесив голову, ответил дядь Вася. — Испужался, да и побег. А туесок-то и выронил где-то тут в траве.
— Ну, положим, не врёшь, — припечатала бабулька. — Дальше-то что?
— А дальше, — Митрич воспрянул духом. — Дальше я к окошку-то, значитца, подошёл. Мало ли, спит человек, то-сё, третье-десятое, — развёл руками мужичок.
— Дальше, — тётка Степанида не давала дядь Васе свернуть с пути рассказчика в дебри ненужных подробностей.
— Ну и вот… заглянул в окно… ба-атюшки! А там лежит наш учитель в гробине Степанидиной! Белый чисто снег! Голый! И цветочки вот так в ручках своих держит.
Дедок прикрыл глаза, задрал голову, сложил руки на груди, показывая, как я лежал с утра в домовине. Про букетик это он точно приврал. Прибрал я его на подоконник, не зная, куда выкинуть.
— Митрич, ты чего спозаранку нард баламутишь? — недовольно рыкнул председатель.
Звениконь сначала послушал, а уж потом обошёл толпу и встал напротив сказочника Василия Дмитриевича.
— Лукич! Бяда у нас! Учитель помер! — трагически голосом заявил Митрич, стянул картуз и свесил голову.
— Да что ты несёшь, старый пень! — враз побледнел председатель. — Ты с чего глупость такую взял? А? приснилось чего? Так пить меньше надо! Вот и не будет сниться! — присоветовал председатель Митричу.
— Чё сразу пить? Не пил я! Трезвый! На-ка вот, хошь, дыхну! Ха! — и Митрич дыхнул, быстренько придвинувшись к Ивану Лукичу, да так, что тот не успел отпрянуть. Председатель поморщился недовольно, затем удивлённо вскинул брови и протянул:
— Ты гляди-ка, и вправду не пил. Ладно, пошли, будем разбираться с твоим
— Чего это он мой? — возмутился Митрич. — Обчественный он.
— Это ещё почему? — удивился Звениконь.
— Ну так, знамо дело. Учительствовать приехал, работа важная, обчественная. Стало быть, всё.
— Что всё? — с подозрением уточнил Иван Лукич.
— Стало быть, всё, что с Ляксандрычем приключится тоже обчественное дело, — серьёзно ответил Митрич.
— Разберёмся, — сказал, как отрезал председатель, и развернулся в сторону калитки.
Толпа дёрнулась за ним.
— Стоять! — рявкнул Иван Лукич, сообразив, что любопытные деревенские граждане потянутся следом за ним. — Так, Митрич, и ты, Степанида, со мной. Остальным ждать здесь, за калиткой! — приказал председатель. — Анна Сергеевна, ты за старшую.
Спокойная крупная женщина с косой вокруг головы, в чистом ситцевом переднике сурово кивнула, окинула взглядом притихшую толпу и перекрыла широкой спиной подходы к калитке.
— Так, это, Лукич, — занервничал Митрич. — Оно того-самого… Участкового звать надо… такие дела… — развёл руками дядь Вася.
— Разберёмся, — нахмурился Иван Лукич, отодвинул с дороги Василия Дмитриевича и шагнул к забору.
Тут уже я шагнул навстречу неожиданным гостям. Всё то время, что шли разборки и споры, я стоял, незамеченный никем, возле недоделанной беседки. Летняя кухня находилась в стороне от дорожки, проложенной к дому. От калитки, если специально не рассматривать двор, её не видно.
— Доброе утро, товарищи! — громко поздоровался я.
— Ой, ба-а-а-боньки! А покойничек-то и впрямь красавчик! — воскликнул всё тот же голос, который ранее сетовал на то, что я помер.
— А и вправду, Нинок, ты глянь-кось, какой парнишка. И голый! Митрич, и вправду голый-то! — подхватили женщины.
— Сильный!
— Учитель, а учитель! Ты какой предмет ведёшь? А то у меня дво-ойка-а-а.
— Ой, Галка, какая ж у тебя двойка? Тройка поди, а то и вся четвёрка! Целиком!
Толпа грохнула смехом.
— Ой, де-е-ва-а-ачки-и! Тут другой подход нужон! Столичный! Чай, не Петька твой деревенский, городской парнишка-то!
— Так в штанах-то у них одинаковое! — захохотала, видимо, та самая двоечница Галина. — Что у деревенских, что у столичных!
— И думают они одним местом! — подхватил кто-то.
— Ага, тем самым, на котором сидят! — женская компания разошлась не на шутку.
— И не стыдно вам! — пристыдила дамочек Анна Сергеевна. Ответить ей не успели.
— А ну, цыц, бабоньки! — рявкнул председатель и хотел что-то ещё сказать, но махнул рукой и уставился на меня, недоверчиво разглядывая.
— Доброе утро, Иван Лукич.
— Какое оно доброе! — махнул рукой председатель.
— Доброе утро, дядь Вася, — кивнул мужичку.