Учительница
Шрифт:
— Послезавтра я улетаю в Красноярск.
Он изумленно посмотрел на нее, Оля пояснила:
— Ничего нельзя поделать, Тоги, важное дело. Я столько лет не была на материке, больше не могу. Приеду прямо к занятиям в августе. Думаю, вы без меня управитесь.
Он кивнул головой.
— Езжай, Ольга Ивановна, — управимся. И все довезем — не сомневайся.
Она и не сомневалась — Тоги не походил на Селифона, готового отдать последнюю оленью шкуру, лишь бы похвастаться, этот цепко держал в руках добро. И он, пожалуй, лучше Селифона понимал нужды колхоза — шефы
— Вам и без меня будет весело, — убеждала она их. — Признайтесь, вы ведь во всех кинотеатрах побывали? И на танцы ходили? Это все можно делать и без меня.
Аню еще страшил город. Правда, после того как она сбросила малицу и нарядилась в магазинное платье и плащ с капюшоном, ей стало лучше, на нее уже не так заглядывались. И в горкоме комсомола им троим сказали с удивлением: «Молодцы, ребята, вы, оказывается, в курсе всех важных событий!» — это тоже утешало. Но в остальном было трудно — приходилось привыкать и к ваннам, и к цветному кино, и к ярко освещенным улицам, и к толкотне в магазинах, и к грохоту автомашин, и особенно к телефону в номере гостиницы — их часто вызывали из горкома.
Недяку мужественно сказал:
— Поезжай, Ольга Иванна, как-нибудь обойдемся.
Еще одно нужно было совершить перед отъездом, дело это было давно задумано, но оно казалось очень непростым. Оля пришла в поликлинику, ее проводили в кабинет врача — высокая худая женщина подняла на нее усталые глаза, молча показала на стул, взяла по привычке стетоскоп.
— Нет, я не больная, — заторопилась Оля, — я просто так — хотела с вами познакомиться. Я немного знаю Николая Александровича, он о вас говорил. А сейчас его нет — решила сама зайти. Может быть, вам неприятно, Нина Николаевна?
Нина Николаевна улыбнулась — невесело, с принуждением, сказала негромко:
— Вы Ольга Ивановна? Николай рассказывал о вас. Это хорошо, что вы пришли. Я рада.
Но Оля не видела радости, скорей наоборот — от Нины Николаевны исходил холодок, она говорила одно, а глаза ее — другое, они придирчиво изучали Олю. Похоже, она сама почувствовала неудобство от такого обращения и заговорила более приветливо:
— Я представляла вас другой, Оля. Мне казалось, вы должны быть даже по виду железной. Николай утверждал, что вы любого обгоните в оленьей скачке и что характер ваш — камень. А вы вон какая — хрупкая, молодая, хорошенькая.
Оля пошутила:
— Что же, это плохо — что я молодая и хрупкая?
— И хорошенькая, — повторила Нина Николаевна безжалостно — она видела, что Оле совестно произнести это слово. Теперь и глаза ее улыбались, не одни губы, Нина Николаевна с удовольствием глядела, как Олино лицо покрывается румянцем. — И знаете, обо всем говорил Николай — о вашей жизни, о ваших привычках и взглядах, о том, как вы вступились в мою защиту, а вот об этом — о вашей молодости и красоте — забыл упомянуть. Может быть, он и не заметил этого, как вы думаете?
Оля уже жалела, что пришла сюда, дружеский разговор не выходил — Нина
— Простите, что мне пришлось высказать мнение о ваших отношениях — Николай Александрович сам коснулся этого. Я понимаю, как вам неприятно, поверьте. Я пойду — у вас прием, а я задерживаю.
Оля торопливо встала, но Нина Николаевна задержала ее. Она скинула халат.
— Глупенькая, ничего вы не понимаете, — сказала она ласково. — Боже мой, какая вы еще молодая! Садитесь, садитесь, мой прием давно кончился. Мы поговорим с вами здесь, нужно бы позвать вас домой, угостить чаем, но у нас ремонт в комнате, все красится. Расскажите о себе, Оля, как вы попали на север, как живете, все рассказывайте.
И Оля рассказывала, удивляясь, что так сразу подчиняется воле этой серьезной немолодой женщины. Понемногу беседа наладилась, Нина Николаевна, оказывается, еще больше провела на севере, чем Оля, была в глухих местах, недалеко от их становья.
— Уже сотню километров на лыжах не пройду, а было время — ходила, — сказала она задумчиво. — Узнала, что у соседей на станке появилась «Анна Каренина», не побоялась ни пурги, ни мороза. Сама порою удивляюсь — последние пять лет даже не выходила прогуляться в тундру.
— Я становлюсь такой же, — поделилась своими опасениями Оля. — С каждым годом меня все меньше тянет к блужданиям. В этом году не пошла в кочевье с оленными бригадами.
— Не клевещите на себя, — возразила Нина Николаевна. — В вас долго еще будет бушевать энергия. Теперь я понимаю, почему Николай так влюбился в вас — у вас имеется все, чего ему не хватает.
Оля знала, что багровеет, с этим ничего нельзя было поделать. Но с голосом своим Оля пыталась бороться. Она сказала со смешком:
— Вот как — влюбился? Лично я об этом ничего не знаю, Николай Александрович не поставил меня в известность. Самое большое, на что он поднимался в письмах, — это пожалуется, что некому его ругать, а я, мол, смогла бы.
Нина Николеавна тоже засмеялась. Она заметила:
— Это ужасно похоже на Николая. Если бы вы знали, как он о вас говорил, вы — и самая умная, и самая дорогая, и самая твердая, на это он особенно упирает, он ценит это качество. Андрею он признался, что мечтает жениться на вас, думает специально взять отпуск на две недели и достать нарты — ехать к вам делать предложение. Но вот вам почему-то не сообщил.
Она стала одеваться, взяла Олю под руку, заглянула ей в лицо.
— Проводите меня домой, по дороге еще поговорим.
А у своего дома, после длинного разговора, она с волнением сказала, обнимая Олю, — ничем она не напоминала ту хмурую сосредоточенную женщину, что ее встретила:
— Поезжайте, Оля, обязательно поезжайте. Я знаю, вас это удивит, но вы должны поверить: мы любим Николая — и я, и Андрей, и все наши знакомые. Он хороший человек, только ребенок — капризный, искренний. И он вас любит, я-то знаю, когда он любит, — очень, очень, Оля! Не бросайте его, ему нужна такая, как вы. А мы будем с вами друзьями — настоящими друзьями, Оля!