Удача в подарок, неприятности в комплекте
Шрифт:
Моя ножка с размаху опустилась на острый камень, протаранивший, как мне в первый миг помстилось, многострадальную ступню насквозь. Я взвыла в голос, из глаз брызнули горькие слёзы боли и незаслуженной обиды. Да что же это такое, право слово, почему я такая неуклюжая, почему мне так не везёт?!
Тёплые сильные руки, затянутые во вкусно пахнущие кожей перчатки, легли мне на плечи, утишая боль и укрощая раздражение и обиду. Я поспешно смахнула слёзы со щёк и опустила голову, пряча следы собственной слабости. Господину Корсарову моих слёз точно видеть не стоит, если он поймёт, что мне больно, сразу домой отправит и больше никогда меня с собой не возьмёт,
– Что случилось, Елизавета Андреевна?
Вопреки моим опасениям, голос господина следователя звучал мягко и успокаивающе, в нём не было даже тени раздражения, досады или злорадства. Я горестно носом хлюпнула, тщетно пытаясь унять дрожь в голосе:
– Камень острый в ногу попал. Ступить больно.
Следователь глубоко вздохнул, на щеках его желваки проступили, раздражение выдавая, но голос остался прежним, доверительно-убаюкивающим:
– Позвольте, я посмотрю, что с ногой.
Я прикусила губу, досадуя на не вовремя пробудившуюся стыдливость. Право слово, не съест же он меня и даже не понадкусывает, можно подумать, раньше Алексей Михайлович ножек девичьих не видел! Я подобрала подол, совсем чуть-чуть, не выше щиколотки, и робко протянула ножку к господину Корсарову.
– Елизавета Андреевна, Вы не будете возражать, если я сделаю вот так?
Меня взяли за щиколотку, приподняли мне ножку, и это простое прикосновение заставило меня мучительно покраснеть и прикрыть глаза. Господи, что я только делаю, а если увидит кто? Сраму же будет не обобраться! Подумав о том, что скажет и сделает тётушка, если узнает о моём неподобающем поведении, а паче того о том, как огорчится Петенька, я испуганно вздрогнула и поспешно отпрянула. От резкого движения ступню пронзила боль, от коей я не сдержалась и вскрикнула.
– Елизавета Андреевна, - в голосе Алексея Михайловича зазвучали резкие скрежещущие нотки, - я не кусаюсь и Вас совершенно точно не съем. Помимо этого, я не маниак, не чумной и не прокажённый, так что шарахаться от меня тоже не стоит. Я ничего дурного Вам не сделаю, просто посмотрю, что с Вашей ногой и окажу посильную помощь. В самом худшем случае, на руках отнесу в дом господина Васильева и сдам Вас лично в руки Вашему ненаглядному жениху. Мне уже можно приступить к осмотру, или я был недостаточно убедителен, а потому Вы не в силах победить стыдливость девичью?
Честное слово, я и не знала, что можно словами, точно плетью отхлестать, при этом ни единого грубого слова не произнеся! Видимо, прав был дядюшка, Иван Витольдович, важно не только то, что говорит человек, но и как он это делает. Господина Корсарова моя стыдливость, кою он считает совершенно излишней, раздражает, и хоть ни единого слова упрёка он себе не позволил, его тон опасно балансирует на грани приличий. А раз так, не будем сердить господина следователя ещё больше, проявим мудрость и понимание.
– Прошу меня простить, Алексей Михайлович, я не хотела Вас обидеть, - я вежливо улыбнулась, стараясь побороть волнение, железным обручем сковывающее мне грудь. – Я с благодарностью приму Вашу помощь.
В карих глазах отчётливо читалось что-то похожее на облегчение со снисходительным одобрением, мол, давно бы так, но, стоит отдать ему должное, опускаться до милостивой похвалы моему благоразумию господин Корсаров не стал. Поклонился молча и занялся моей многострадальной ножкой, действуя столь почтительно и бесстрастно, что даже самый суровый критик не нашёл бы в происходящем ничего предосудительного. Вот интересно, откуда это у столичного
– Алексей Михайлович, Вы позволите задать вам один вопрос?
Господин Корсаров насмешливо бровь дугой изогнул:
– Разумеется, задавайте, сударыня, особливо, если Вы уверены, что ограничитесь одним вопросом.
Вот ведь шип терновника, так и норовит уколоть ежечасно! Я кулачок сжала, раздражение подавляя, улыбнулась сладенько, ресничками хлопнула и прощебетала, точно Ниночка, кою тётушка громогласно называет весьма бестолковой особой:
– Алексей Михайлович, а кто Вас научил боль утишать?
Господин Корсаров помрачнел, карие глаза, в коих пару мгновений назад плескались золотистые смешинки, стал тяжёлым, точно плита надгробная, кою и трём дюжим молодцам с места не сдвинуть:
– Жизнь научила. Идёмте, Елизавета Андреевна, до Алеси путь неблизкий… А то, может, останетесь, не будете ногу тревожить?
Ну вот, приехали купцы на ярмарку солью по сто целковых за горсть торговать! Буду я ещё визит к чародейке откладывать, второго-то шанса, может, годами ждать придётся! И то не факт, что он случится, второй-то шанс.
Я решительно поднялась, отряхнула юбку, сначала осторожно, а потом увереннее и решительнее потопала ногой, проверяя, смогу ли ходить. Боль была чуть приметная, двигаться не мешала. Конечно, со временем нога разболится сильнее, но я надеялась, что когда это случится, я буду уже у Алеси, и она сможет мне помочь.
– Я готова, Алексей Михайлович, идёмте.
– Позвольте предложить Вам руку, сударыня, - господин Корсаров отвесил мне поклон, коий был бы более уместен в великосветском салоне, чем на узкой тропке в постепенно сгущающихся сумерках.
Ну что ж, как говорит тётушка, каков привет, таков и ответ. Я церемонно присела и положила свою ладошку на локоть кавалера, невольно для себя отметив, что господин следователь Петеньки будет повыше и в плечах пошире. Ну и что, всё равно я люблю своего жениха, мы с ним обязательно обвенчаемся и будем жить долго и счастливо!
В мечтах о семейной жизни, исполненной нежности и всевозможной благости, дорога до Алеси пролетела незаметно. Алексей Михайлович мои витания в облаках не нарушал, сосредоточенно о чём-то размышляя и по временам то скептически хмыкая, то прикусывая неосознанно нижнюю губу, то приподнимая бровь, а порой и хмурясь, сжимая кулаки как от сильной боли. О следствии, наверное, размышлял или супругу покойную вспоминал, не знаю, не спрашивала. И не потому, что мне было не интересно, а из-за того, что как-то невежливо было лезть к мужчине, малознакомому и родственником не являющимся, в душу. Чай это не общественная читальня, вход в кою открыт для каждого, а место заповедное, куда пускают избранных. И вообще, как неустанно любит повторять тётушка: господь дал нам два уха и один рот для того, чтобы мы больше слушали и меньше болтали. Настоящая барышня может беседовать лишь с господом в молитвах и своими подругами, всё остальное время ей должно молчать, скромно потупив очи долу. Право слово, эти утверждения мне кажутся вышедшими из моды, но спорить с тётушкой бесполезно, она слышит лишь то, что хочет и ничего иного.