Удачная охота
Шрифт:
– Рету... ретуши.. шируйте, наздоровье! Только протокол я буду подписывать завтра, с утра.
– Почему?
– Вы хотите, чтобы я сделал приписку, что не мог его прочесть по причине своего нетрезвого состояния?
– Нет. Ладно, договорились. Завтра, сразу после тренировки, зайдёте ко мне.
– Угу.
Всё это время комендант с начальником караула травили друг другу байки, иногда отвлекаясь на мой допрос. Насмеявшись на мои невнятные ответы, они снова переходили к байкам. Получив более-менее ясную картину, Маркус ушёл, и уже через полчаса пьянка снова набрала потерянные было обороты.
– Штырь, или я дурак, или в самом деле ничего не понимаю, - начал излагать свои соображения Горелый.
– Они что же, просто над нами издеваются? Почему он каждый день приходит пьяным, а нам никто выпивки не предлагает? Это что, в самом деле такой новый способ давить на заключённых?
– Не бухти, Горелый. Какое нах... это давление? Ты что, увидев пьяного заключённого сразу во всём сознаешься, лишь бы тебе тоже дали нажраться?
– Нет. Но Штырь, это же просто беспредел. Они нас совсем не уважают, зато уважают его.
– Тебя это удивляет? Он такой же как они, и даже ещё хлеще. Что мы последний раз писали коменданту?
– "...Цепного пса Императора"..., - всхрапывая, сквозь сон пробурчал гвардеец, - "бешеного убийцу"... Не надо давления на заключённых....
– Во-во... А не с комендантом ли он сегодня пьянствовал?
– откликнулся Горелый на пьяный бред гвардейца и реплику старшего.
– Но кому тогда нам ещё писать?
– растерянно вопросил один из заключённых. На него шикнули, и тот больше не задавал глупых вопросов.
– Может, устроим ему тёмную?
– предложил самый агрессивный из окружения старшего.
– А смысл?
– Штырь подошёл к офицеру и пнул ногой его бессознательное тело. Тело даже не шевельнулось.
– Всё, чего мы так добьёмся, это пара сломанным у нас же шей - либо в процессе самой тёмной, либо когда он придёт в себя. Ты сам видел, как он рычал на старшего смены. Думаешь, он вообще станет с нами разговаривать после тёмной? Под шконками пожить захотелось?
– А если его... того, - предложил уже Горелый, проведя ладонью по горлу.
– Ну да. А потом нам за гвардейца точно срок дадут. Тут и доказывать нечего: в камере кроме нас, больше никого нет. Через стену убийца, что ли просочился? И эти, вон, сразу начнут стучать, - старший сделал широкий жест рукой, охватывая всю камеру, - когда им станут шить соучастие. Может, лучше сразу тогда сознаешься во всём, что тебе пришить хотят? За все твои грехи по сравнению с убийством гвардейца-сокамерника дадут просто пшик, считай, просто по головке погладят. А за него могут и головы лишить.
Горелый зачесал репу, признавая справедливость доводов старшего. У него с этим офицером как-то совсем вылетело из головы, что они со Штырём сидят в предвариловке. Башня же не тюрьма, а так - курорт для пока ещё подозреваемых, пусть и в серьёзных "делах".
– В общем так, ребята. Есть у меня тут одна мыслишка..., - и Штырь начал излагать план дальнейших действий.
Суд императора
Император отбросил в сторону очередное донесение, смысл которого пытался уловить последние десять
Сидел император за столом своего кабинета, по скромному убранству которого сложно было сказать, что тут работает глава величайшей империи континента. Может, оттого она и была величайшей, что её глава не любил роскоши, живя в невероятно спартанской обстановке? Конечно, спартанской по сравнению с образом жизни прочих государственных мужей. К такой же обстановке, пусть и при ещё меньшем уровне комфорта, приучались и боевые офицеры империи, включая магов. Все они перед переводом в центральную империю должны были пройти службу в дальних гарнизонах, подальше от своих семей и поближе к реальному врагу. Во время последней военной компании именно набранные из гвардейцев-пограничников подразделения остановили отступление (читай - бегство) войск и помогли переломить исход войны. И это притом, что враг имел значительное преимущество в магах, которых бережно пестовал всё предыдущее десятилетие, и именно масштабной магической поддержкой вогнал войска в панику.
"А я ещё думал, почему до меня доходят упорные слухи об отдельных камерах для гвардейцев на границе", - вернулся на серьёзную тему Император.
– "Никогда бы не подумал, что даже уголовники боятся моих птенцов".
Затем он снова взял отброшенный листок и стал по новой его перечитывать.
"Заключённые камеры N 7 Башни забаррикадировали двери изнутри, отказывались есть и пить, потребовав встречи с комендантом. Два дня охрана пыталась пробиться к ним силой, но заключённые оказали ожесточённое сопротивление. Никто в ходе потасовки не пострадал.
На третий день комендантом было принято решение провести переговоры. Требования заключённых состояли в том, чтобы к ним больше не сажали гвардейского офицера. Они называли его "цепным псом Императора", "зверем в человеческом обличье, натасканным на убийства" и просили оградить их, "чья вина ещё не доказана", от произвола сыскарей и надзирателей.
Всё это время гвардейский офицер по указанию коменданта просидел в специально оборудованном помещении, расположенном рядом с его кабинетом. На обвинения о жестоком обращении с сокамерниками только рассмеялся в лицо сыскарю со словами: "Они ещё у меня не видели жестокого обращения!"
В момент бунта заключённых сам офицер по счастливому стечению обстоятельств находился за пределами камеры. Инцидент возник, когда его отводили в камеру после следственных мероприятий".
Изучая донесение, Император не столько изучал его буквальное содержание, сколько игрался, читая между строк. Очевидно было, что раз никто не пострадал, то и никакого штурма камеры не было. Так, подолбились немного по сваленным у двери в кучу кроватям. Император так и представил себе это зрелище: пара надзирателей в недоумении долбится в дверь, но она никак не желает открываться; тогда они начинают долбить сильнее, но и это не помогает. Даже принесённый импровизированный таран оказывается бессилен против кучи кроватей, подпёртых живым щитом из заключённых.