Удар американских Богов

Уткин Анатолий Иванович

«Политически мощная Европа, способная конкурировать экономически и не зависящая более от Соединенных Штатов, практически неизбежно будет противостоять Америке в двух регионах, стратегически важных для Америки: на Ближнем Востоке и в Латинской Америке. Соперничество будет особенно ощутимо на Ближнем Востоке, находящемся рядом с Европой и откуда Европа получает столь необходимую ей нефть» [230] . И все же именно здесь, по мнению Бжезинского, пролегает главная линия, способная помочь доминированию Америки в мире на несколько ближайших десятилетий.

230

228 Brzezinski Zb. The Choice: Global Domination or Global Leadership. New York: Basic Books, p. 91.

Так

проатлантический истеблишмент, господствовавший в США пятьдесят лет, между 1941–2001 годами, старается противостоять неоконсервативной Америке, пришедшей к власти с президентом Бушем-младшим.

Глава 16

ВАШИНГТОН, БЛИЖНИЙ ВОСТОК И ЕВРОПА

Многие из нас, офицеров, знают, что, сколько бы мы ни выигрывали тактических сражений, мы потерпим стратегическое поражение

Генерал Одом, январь 2006 г. [231]

231

229 Odom W. Withdraw Now («Current history», January 2006, p.4).

Еще на раннем этапе межатлантического кризиса по поводу Ирака Генри Киссинджер предсказал «катастрофические последствия для Атлантического альянса». Так и случилось. Взаимоотчуждение приняло невиданные прежде пропорции. Существуют два подхода к объяснению кризиса в межатлантических отношениях. Первый исходит из некоторых имманентных особенностей двух регионов; второй — из естественного закона, диктующего развал любой из имеющихся в мировой истории коалиций после того как цели, связывавшие данную коалицию либо были достигнуты, либо исчезли.

Первый подход: ренессанс Америки и декаданс Европы

Первый подход, возможно, ярче других подает идеологический лидер американских неоконсерваторов Роберт Кэген: «Американцы прибыли с Марса, а западноевропейцы — с Венеры». Американцы воинственны потому что сильны, а европейцы миролюбивы, потому что слабы. Кэген подает Америку страной из жестокого мира постоянного конфликта Гоббса, где побеждает сильнейший, где правит сила, где в борьбе за выживание в мире Марса приходится постоянно думать о вооруженной готовности. Эта воинственность развивалась в Соединенных Штатах долгое время, готовность к территориальной экспансии характеризует все четыре века американской истории.

В Европе же царствует компромисс, государства отошли от силовых решений своих противоречий, где господствует пацифизм — господствует Венера. Благодушествующие европейцы начинают развивать в себе чувство морального превосходства над бездумно воинственными американцами. Величие европейских достижений сделало Старый Свет опасно слабым в силовом смысле. Но европейцы не задумываются над тем, что именно «молодой» энтузиазм Америки позволяет «старой» Европе предаваться расслабленному образу жизни — американский Марс защищает ее от мировых бед. Куда девалась могучая традиция воинственных европейских государств? Кэген полагает, что две мировые войны, характерные неимоверной жестокостью, создали у европейцев новый менталитет. Сегодняшняя «кантианская» («Вечный мир») Европа пытается дистанцироваться от воинственной Америки, боясь, что вирус насилия ослабит их нынешнюю предрасположенность к мирному решению международных проблем.

Европейский «бунт» вызывает эмоциональный тайфун в американской прессе. Роберт Кэген: «С окончанием переговоров и инспекций и началом боевых действий все встало на свои места; американское глобальное превосходство возвратило Америке ее статус глобальной сверхдержавы, а Францию так и оставило Францией и не более». Джордж Уилл: «ООН едва ли можно воспринимать серьезно, если она помогает сохранять фикцию восприятия Франции как значительной державы… Франция иллюстрирует собой

безнадежное желание Европы обрести геополитический вес, не платя при этом цену, особенно в военной области. Даже если Европа соберет свою волю в кулак, ее увядающая экономическая энергия не позволит ей достичь своих целей». Чарльз Краутхаммер: «Французы провели последние десять лет в роли адвокатов Саддама Хусейна». Фарид Закария: «Франция и Россия владеют статусом постоянных членов Совета Безопасности ООН только потому, что они были среди победителей в войне, закончившейся 50 лет назад. (И даже в этом случае слово «победитель» едва ли приложимо к Франции».) «Харпере мэгэзин» пишет, что «в Европе все более множатся забитые и неуверенные в себе люди, не знающие своего места на планете». Никлас Фрейзер: «Страх перед неизвестным пронизывает европейскую цивилизацию — и это, в частности, означает страх перед Америкой и всем тем, что она защищает».

Этот подход уделяет значительное внимание личностям — президент Ширак «играет в де Голля», канцлер Шредер зависит от антиамериканизма левых. Но европейцам, полагают главенствующие в Вашингтоне неоконсерваторы, так или иначе придется привыкнуть к ситуации, когда ее военная сила попросту не принимается во внимание. Именно в условиях европейского бессилия у американцев не осталось альтернативы односторонним действиям. А Европа должна признать оборонительную функцию Америки. Американская гегемония — это «приемлемая плата за европейский парадиз».

Второй подход: борясь с терроризмом, США потеряли ЕС

Второй подход исходит из того, что в межатлантической ссоре «виноват» не Саддам Хусейн, а окончание холодной войны, исчезновение восточной угрозы и соответствующее недовольство лидером, взявшим на себя одностороннее руководство миром. Это более глубокий подход.

Смещение командой Буша-мл. фокуса с «Аль-Каиды» к Ираку в Европе не могут оправдать. Это чрезвычайно повлияло на популярность Америки. Престиж ее уменьшился более чем на 15 процентов в таких странах, как Германия, Франция, Россия. В натовских странах, таких как Британия, Германия, Франция и Италия, российский президент В. Путин стал более популярным политическим деятелем, чем президент Соединенных Штатов. Как пишет бывший госсекретарь США М. Олбрайт, «я никогда не думала, что придет день, когда Соединенных Штатов будут бояться те, в отношении которых США не имеют ни намерения, ни желания нанести ущерб».

Президент Буш-мл. сделал это возможным, когда вместо борьбы с «Аль-Каидой» призвал к борьбе против одной из арабских стран и в поддержку доктрины «предваряющего удара» — все в одном пакете. «Многие из тех, кто противостоял «Аль-Каиде», — пишет Олбрайт, — решили, что они не хотят быть с Соединенными Штатами… Европейцы чувствуют неловкость в отношении американских претензий — вкупе с американскими сомнениями в европейской решимости это создает потенциал для долговременного и опасного разъединения». Это была война «по выбору, а не по необходимости», и большинство европейцев вовсе не разделили восприятия и чувств и логики американцев. Связав Ирак с Усамой — что было явно несправедливо, администрация Буша стала подавать таких союзников, как французов и немцев, не просто как «несогласных», но как предателей. Это не могло не вызвать межсоюзнического кризиса. Европейцы же просто не желали очевидного слома многолетних прежних правил и замены их одиозными новыми — американскими.

С нажимом на союзников участвовать в крестовом походе против Ирака пришло то, что еще скрывала инерция после 1991 года: Атлантический блок потерял свою релевантность. Во всей очевидности начало проявляться то, что американский исследователь Раджан Менон называет «дискомфортом относительно однополярного мира». Именно этот «дискомфорт» сделал невозможное прежде: недовольство Pax Americana, проявлявшееся прежде лишь Россией и Китаем, откровенно распространилось на весь континент, включая европейский полуостров. Прежний противник Западной Европы стал ее ближайшим потенциальным союзником — поразительная трансформация, но естественная для исторического процесса: окружение лидера неизбежно стремится создать ему противовес.