Удар Молнии
Шрифт:
Жажда унялась через час, когда огрузший желудок больше не вмещал жидкости. И лишь напившись, Глеб вернулся к «Волге» и обнаружил в багажнике коробку старого марочного вина. Он тут же откупорил бутылку и, хоть уже не лезло, вжал в себя глоток.
Вкус был точно такой же, как во сне у вина Мариты…
И последний ее крик он истолковал как приказ, мольбу, неожиданно примирившую Глеба с призраком или духом стреляющей женщины. Он прозвучал в тот момент, когда ворон взлетел ему на грудь и перед глазами встал не светлый крест, а черный клюв.
Он вышел к автомагистрали в том месте, где «зеленка» вплотную примыкала к насыпи, сходя на нет в виде густых таловых кустов, буйно разросшихся при диктаторском режиме, — дорожное хозяйство было давно запущено, не оставалось ни одного нерасстрелянного знака, выбоины на асфальте достигали опасной глубины, так что в дождливую погоду приходилось тормозить возле каждой лужи. Возле
В течение первых суток он привыкал к новому месту, осваивался, вил гнездо для ночлега, собирая в кюветах проволоку, обрывки тепличной пленки, мятые картонные коробки. И все время его не покидало предощущение удачи, неясные знаки которой чудились и в том, что это третье по счету место и что очень уж неудобный обзор, всего каких-то двести метров в одну и сто — в другую сторону. Зато пути отхода лучше не придумать, два прыжка — и ты в густой «зеленке», где можно оторваться от любого преследования. К исходу четвертого дня он настолько обвыкся, что на слух определял марки и количество автомобилей, идущих по дороге, и иногда даже не поднимал головы, чтобы проводить взглядом транспорт, и совсем редко брал бинокль. На шестые сутки с утра зарядил дождь, но, несмотря на мерзкую погоду, отчего-то увеличился поток машин, движущихся в сторону Аргуна, больше грузовиков с тентами и автобусов, где видны были вооруженные люди в камуфляже и в какой-то сборной полугражданской одежде. К вечеру с некоторым промежутком проревели четыре БТРа и бронированный понтоновоз, загруженный боеприпасами, и надолго все смолкло, даже не стало видно легковых. Дождь так и сыпал, сумеречный день медленно и незаметно превратился в вечер, все замерло, отяжелело, набрякло выжидательной тишиной. Сам не зная зачем, Глеб снял крышки с гранатометов, приготовил их к бою, выложил из сумки спаренные магазины, натолкал их в специальные карманы на груди и боках, отстегнул клапаны на подсумке с подствольными гранатами. Он старался не думать — зачем, боялся спугнуть свои руки, сглазить предчувствие ожидаемого боя.
И примерно через час, когда внезапно прекратился дождь и с юга потянул ветер, разрывая сплошную облачность, со стороны Аргуна одна за одной полетели машины: сначала легковые, группами по три-четыре, затем взревели дизели КамАЗов, «Уралов» и прочих грузовиков поменьше. Эта странная лавина пронеслась около полуночи, и на полчаса снова повисла шуршащая от ветра тишина. Глеб всматривался в горизонт, задымленный рваными тучами, но, кроме редко мелькавших звезд, ничего не увидел. И вот снова накатилась волна рева моторов, дорога расцвела зыбким, мелькающим светом фар, бегущими тенями по обочинам. Грузовики неслись на большой скорости, и если первая лавина еще притормаживала перед лужей, заполнившей выбоину, то эта громыхала, не сбавляя газа и едва удерживаясь на дороге. КамАЗы, набитые людьми, сменяли автобусы, легковые, БТРы с пехотой на броне, УАЗы и даже пожарные машины. Скоро между техникой промежуток резко сократился, появились танки с развернутыми назад башнями, автомобили с прицепленными орудиями и снова грузовики с живой силой. Один из них так сильно тряхнуло на выбоине, что тяжелый миномет на лафете опрокинулся набок, из кузова выскользнули два длинных ящика, но никто не думал останавливаться, чтобы поправить дело. Миномет так и потащился на боку, выбивая из асфальта снопы и шлейфы искр.
Это был бег! Беспорядочное, торопливое отступление, стремление спастись от настигающей и невидимой пока силы!
Глеб ощутил дрожащий восторг в груди и услышал свой всхлипывающий от радости голос: бегут! Бегут!..
До четырех утра дорога от Аргуна гудела и выла моторами. Вывалившиеся из разбитых ящиков мины — длинные и скользкие, как рыбы, катались под колесами, вертелись, закрученные в волчок, пока не слетели с дорожного полотна в кювет. И никто их не боялся, поскольку глаза бегущих ничего этого не замечали, но Глеб всякий раз присаживался инстинктивно, хотя знал, что они не разорвутся, пока не свинчен колпак с головки. Перед рассветом дорога опустела, белесый асфальт, казалось, начал остывать, чернеть, и только выбоина с остатками воды еще матово блестела в темноте. Прошло минут сорок полной тишины, прежде чем снова послышался одинокий рев БТРа. Он проскочил мимо, и люди на броне едва удержались, когда колеса попали в яму. Послышалась ругань на чеченском, мат на русском, и не успел он затихнуть, скрывшись за поворотом, как над асфальтом вновь вспыхнули фары — узкие лучи, сжатые специальной светомаскировкой.
— Вот он! — вслух сказал Глеб и ощутил легкий знакомый озноб, щекочущий тело и нервы перед боем.
По дороге на небольшой скорости полз БТР, за ним четырехколесный броневичок БРДМ — машина войсковой разведки, а замыкали колонну тяжелый «Мерседес-600» и грузовик-кормовоз с конусным железным
— Стреляй! — крикнула Марита над самым ухом. Глеб поднял гранатомет, положил трубу на плечо и нашел глазом прицельную рамку…
«Молния» просочилась в Грозный за сутки до штурма, рассредоточилась «тройками» в тылу узлов сопротивления, чтобы потом «открыть ворота» отрядам оппозиции, основные же силы расположились неподалеку от бывшего обкома партии — теперь президентского дворца, у зданий МВД и департамента госбезопасности. Бой начался тотчас, как только вышли на исходные рубежи, но незаметный, неслышный: бесшумно снимали охрану, без выстрела захватывали караульные помещения, резали в колодцах кабели связи, через коммуникации, подвалы, подземные ходы проникали в цокольные этажи, скапливались и замирали в ожидании общей команды.
К утру в городе была отключена энергия, телефонная связь, парализованы телевидение и радиовещание — удалось вывести из строя передающие центры. Отыскали и помещение старой, еще советской «глушилки», однако подавить радиосвязь оказалось нечем, вывезли и разбили все оборудование. День был субботний, госучреждения не работали, в зданиях оставались лишь дежурные части, охрана, электрики и сантехники. Никто пока тревоги не поднимал, поскольку уже давно привыкли днями сидеть без связи и электричества, особенно в выходные.
Небольшие ударные отряды оппозиционных сил начали проникать в город с раннего утра, на частных автомобилях, с разных сторон, под видом торговцев и покупателей, сельских жителей, спешащих на городской рынок. Они сосредоточивались возле аэропорта Северный и в Ханкале, чтобы потом внезапным ударом захватить их, блокировать автотехникой взлетные полосы и при необходимости сжечь боевые самолеты из гранатометов и стрелкового оружия. Основные же силы оппозиции скрытно подтягивались в районы села Гарагорского и станции Червленой с бронетехникой, артсистемами, установками «Град» и личным составом, рассаженным в автобусы и грузовики.
Все шло гладко, пока под командованием генерала были свои собственные «зайцы», знающие дело и послушные всякой его воле. Однако вместе с ударными отрядами оппозиции, просочившимися в Грозный и временно поступившими в распоряжение «Молнии», вползла самая опасная зараза, которая только бывает в военном деле, и особенно в боевой обстановке, — неподчинение приказу. Генерал не обольщался по поводу организованности и боевых возможностей этих отрядов; они больше напоминали киношные отряды басмачей, шайки разбойников, некие ватаги, собранные авторитетным атаманом и не для какой-то важной и определенной цели, а как форма существования рода, клана, своеобразная вооруженная семейственность. Никто из этих атаманов не соглашался блокировать казармы национальной гвардии и отрядов ополчения, и ясно почему: придется выдержать напряженный бой до подхода основных сил, а это большие потери. Они хотели власти, возвышения своих тейпов, но никто не собирался умирать за это, отдавать в жертву соплеменников, переваливая самую тяжелую и опасную военную работу на соседа. С горем пополам генерал уговорил одного из командиров сосредоточить свой отряд возле казарм, однако когда прозвучал приказ «Штурм!», национальная гвардия оказалась свободной. И спасла дело лишь паника, начавшаяся после того, как «Молния» в течение получаса захватила все правительственные учреждения и парализовала действия дежурных подразделений на опорных оборонительных узлах города.
Гарнизон в Грозном участвовал лишь в стычках с оппозицией да в бандитских налетах на непокорные режиму села. Каждый его отряд и каждый боец были неплохо обучены, но все вместе они оказались неспособными выполнить такую крупномасштабную задачу, как оборона города. В войсках режима были те же болезни, что и в рядах оппозиции, каждый командир тянул одеяло на себя. Почти не оказывая сопротивления, деморализованный гарнизон начал стремительно отступать, как только на улицах города показались первые БТРы оппозиции. Никем не управляемое, народное ополчение попросту разбежалось по домам.
Вооруженные отряды оппозиции входили в город не боевыми штурмовыми порядками, а походными колоннами — как ехали по дороге, так и въехали в распахнутые ворота. И все лезли на центральную площадь, к дворцу, мяли танками легковые автомобили, сворачивали столбы, киоски, смешивались с горожанами и митинговали.
Грозный, как, впрочем, и власть, сам падал в руки оппозиции. Войдя в город практически без боя, упоенные бескровной победой, отряды оппозиции открыли стрельбу в воздух из всех видов оружия. Горский обычай отмечать событие выстрелами тут обратился в какое-то безумие. Генерал пытался одернуть полевых командиров, рекомендовал наладить преследование противника, гнать его в горы, отрезая от партизанских баз, и, измотав на дорогах, требовать сдачи оружия, но вразумить ошалевших от восторга лидеров оказалось невозможно, а Чеченец должен был приехать в Грозный лишь утром.