Удар по своим. Красная Армия. 1938-1941 гг.

Черушев Николай Семенович

В 1920 году под моим руководством ликвидирован начисто офицерский десант полковника Назарова у станицы Константиновской. Ни один белогвардеец не ушел живым.

В 23 и 24 гг., затравленный ближайшими подручными Троцкого Розенгольцем и Склянским, я благодаря личному участию т. Ворошилова вновь был восстановлен на военной работе, соответствовавшей моим наличным силам.

Прошу Вас, Вячеслав Михайлович, и очень прошу передать мою просьбу т. Сталину — не лишать меня возможности отдать все свои наличные силы на любом военном участке работы, посильном для моих сил, знаний и лет. Уверяю Вас, что своей работой оправдаю доверие партии и правительства.

Базилевич 5.XI.38 г.»⁹.

В секретариат председателя СНК СССР В.М. Молотова это письмо поступило, но не более того — три недели спустя за Базилевичем

«пришли». В решении ЦК ВКП(б) в отношении Г.Д. Базилевича говорилось, что он снимается за неудовлетворительную работу в занимаемой должности секретаря Комитета Обороны при СНК СССР. В его работе, безусловно, имелись недостатки, но не такие же, чтобы получить обвинения во вредительстве и саботаже выполнения принятых решений. Как человек с высоким чувством ответственности, Базилевич болел душой за порученный участок дела, неустанно заботился о повышении результативности деятельности подчиненных ему сотрудников. Достаточно сказать, что в результате его настойчивых ходатайств аппарат секретариата Комиссии (Комитета) Обороны значительно вырос в количественном отношении. А также и в качестве работы.

Вот некоторые факты. Если по состоянию на август 1935 г. в штате секретариата было восемь человек, из которых оперативных работников четыре, то в ноябре 1937 г. этот штаг состоял уже из 15 человек, из которых консультанты и помощники, то есть лиц, непосредственно прорабатывающих соответствующие вопросы, насчитывалось шесть. Еще в мае 1935 года Базилевичем был подан председателю СНК СССР рапорт о необходимости расширения штата работников ввиду увеличения объема работ, сильную загруженность аппарата секретариата. В январе следующего года он в очередном рапорте Молотову ставит вопрос о необходимости улучшения качества работы секретариата и выдвигает предложения о перестройке его деятельности.

Как уже отмечалось, физическое и моральное состояние Базилевича в момент ареста было очень тяжелым. Об этом два десятилетия спустя рассказал его следователь В.И. Бударев. На допросе в качестве свидетеля в Главной военной прокуратуре он показал

2 июня 1955 г.:

«Я помню, что Хаханьян (член Военного совета ОКДВА, комкор. В 1930—1934 гг. работал в Комиссии Партийного контроля при ЦК ВКП(б). — Я. Ч.) дал показания о причастности к заговору Базилевича, которые мною были доложены через Иванова (начальника следственной части Особого отдела ГУГБ НКВД СССР. — Я Ч.) Берия. Иванов после этого поручил мне проверить по картотеке, нет ли о Базилевиче других показаний. Было установлено, что на Базилевича дал также показание Гринько. На основании этих двух показаний была составлена мной справка, которая была передана Иванову, а им доложена Берия. Спустя несколько дней после этого я получил упомянутую справку с резолюцией Берия об аресте Базилевича. Я помню даже, что в связи с этим мы даже говорили с Ивановым, что вопрос об аресте Базилевича был решен только по справке, хотя перед этим было специальное решение ЦК, запрещающее аресты по справкам.

После этого Базилевич был арестован. Санкцию на арест у прокурора брал я лично. Это было как будто у Рогинского или Розовского, который перед тем, как подписать постановление об аресте, звонил Берия и говорил с ним об этом.

Произведенный обыск на службе у Базилевича в СНК СССР каких-либо улик, изобличавших Базилевича в заговоре или вредительской деятельности, не дал. Дома у Базилевича нашли черновик одного его письма периода конца 20-х годов — начала 30-х. В нем было изложено предложение к отдельным военным, которые к моменту обнаружения письма были арестованы, о том, чтобы организовать их встречу где-либо на курорте. Чего-либо определенного по смыслу и антисоветского в его содержании, как я помню, в нем не было. От этого письма Базилевич вначале отказывался, но затем дал какое-то неопределенное показание о его происхождении, отрицая однако какой-либо преступный и антисоветский его характер. Следует заметить, что по делу Базилевич себя виновным не признавал и показания против него Хаханьяна, Гринько и Даргольца считал клеветническими»¹⁰.

Не добившись от Базилевича показаний во внутренней тюрьме на Лубянке, руководство НКВД переводит его в Лефортовскую тюрьму. Об этом периоде свидетельствует следователь Бударев: «Базилевича в тюрьме не били. Он болел сахарной

болезнью, сидя в тюрьме, сильно страдал, был очень слаб и бить его было нельзя, он бы этого не выдержал, хотя переводя его в Лефортовскую тюрьму, Иванов передавал мне, что Берия приказал поместить его туда и как следует всыпать. В связи с тем, что Базилевич и в Лефортовской тюрьме продолжал заявлять о своей невиновности и показаний об участии в заговоре не давал, я докладывал дело Иванову и говорил ему тогда, что бить Базилевича нельзя, так как он этого не вынесет по состоянию своего здоровья»¹¹.

По данным Кремлевской больницы, Базилевич периодически находился там на лечении в связи с заболеванием диабетом (сахарной болезнью). Там же ему была сделана операция по удалению фибромы правой голосовой связки, в связи с чем были установлены ограничения в разговорной речи.

На вопрос прокурора ГВП подполковника юстиции Е.А. Шаповалова о впечатлении, которое производил тогда на него Базилевич, Бударев ответил: «Это был больной, старый человек, очень слабый. Он был скромный, видно было, что это трудолюбивый человек. У него был изъят дневник, в котором он давал исключительно положительный анализ деятельности тт. Сталина и Ворошилова в СТО (Совете Труда и Обороны. — Н. Ч.). Этот дневник Базилевича хранился у него в служебном сейфе. Я помню, что этот дневник и другие документы были мною сданы в архив 1 спецотдела МВД СССР»¹².

Как уже известно, на Базилевича «показали» Г.Ф. Гринько, Г.Д. Хаханьян, Г.М. Даргольц. Если с наркомом финансов СССР Г.Ф. Гринько Базилевич был знаком только по служебной линии, то с двумя остальными его связывали более тесные отношения. Достаточно сказать, что с 1934 г. (после 17-го съезда ВКП(б) Хаханьян работал в Комиссии Советского Контроля при СНК СССР, возглавляя там военную группу, и по характеру своей деятельности он тесно сотрудничал с Базилевичем и работниками секретариата Комиссии Обороны. Что же касается Генриха Михайловича Даргольца, то он в 1924—1931 гг. работал в должности для особых поручений у Г.Д. Базилевича, когда тот был командующим войсками Московского и Приволжского военных округов. С 1931 г. Даргольц — начальник 2-го отдела секретариата Комиссии Обороны при СНК СССР. Таким образом, в течение пятнадцати лет Даргольц был рядом с Базилевичем в качестве его ближайшего помощника.

Пройдемся по страницам четырех томов архивно-следственного дела комкора Г.Д. Хаханьяна. В первом томе содержатся основные материалы по делу с момента ареста и до суда включительно. В остальных томах подшиты собственноручные показании Хаханьяна, его заявления, объяснения и различные записи.

Арестовали члена Военного совета ОКДВА комкора Хаханьяна 1 февраля 1938 г. по ордеру, подписанному М.П. Фриновским. Первый его допрос (согласно документам дела) состоялся 26 февраля, т.е. почти месяц спустя после ареста. На нем Хаханьян заявил, что он «около 2-х десятков лет честно работал для своей Советской Родины и народа. Никто не может меня уличить в том, что это не так». Он продолжал возмущаться и недоумевать по поводу своего ареста: «Нет, до сих пор я не знаю и не понимаю, почему меня арестовали. Ведь ни Булин, ни Патрикеев, с которыми мне была дана очная ставка, не говорили о том, что я с ними лично был преступно связан или даже говорил с ними лично или косвенно о заговоре...

Я Вам заявляю, что не найдется ни одного человека, который сказал бы мне в глаза, что я с ним непосредственно был связан и вел против партии и народа преступную работу...»¹³

Выходит, что перед первым допросом Григорию Хаханьяну устроили целую серию очных ставок. А уже потом вывели его на допрос, о полноценности которого говорить не приходится. Совершенно очевидно, что этот первый (зафиксированный) допрос совсем не являлся первым, а подшитый в дело протокол представляет собой обобщенный материал всех предшествующих вызовов Хаханьяна к следователю. А как еще объяснить тот резкий переход от решительного отрицания вины Хаханьяном к ее признанию? Категорически отказываясь от обвинений на одной странице протокола, Хаханьян вдруг на другой странице резко меняет свою позицию на 180 градусов!.. А происходит все это после окрика — требования следователей Малышева и Николаева немедленно рассказать «всю правду». Хаханьян тут же (согласно протоколу) меняет тон и начинает торговаться: