Удар шаровой молнии
Шрифт:
– Что за вздор ты несешь, ей-богу! У меня разболелась голова от твоей трескотни…
Он проводил ее до самой двери и на прощание, поцеловав в щеку, сказал:
– Завтра надо будет обсудить очень важный вопрос.
– Отвянь!
И тогда он спел первую строчку любимой песни: «Са-ай сарро позор бибарледи ингоше…» <Высохшие уста прекрасной пурпурной дамы неподвижны (венг.)>.
Родион едва держался на ногах. Время уже было за полночь, когда он вернулся домой. От него разило водкой.
– Где
Аида тоже вышла встречать брата и стояла, скрестив руки на груди. Он посмотрел на сестру виновато, как бы моля о пощаде, но ее взгляд был суров.
Родион отстранил рукой мать и, ни слова не говоря, шатаясь, прошел к себе в комнату.
– О, горе мне! – запричитала Патимат. – Новая напасть!
Она сказала еще много слов, но они потонули в звуках «гранжа». Курт Кобейн, как всегда, пел о том, что жизнь – дерьмо и требуется некое усилие, чтобы раз и навсегда покончить с этим дерьмом.
Аида обняла за плечи Патимат, и мачеха разрыдалась у нее на груди.
– Ах, утка с яблоками! Утка с яблоками! – голосила она. – Зачем я послушалась тебя? Зачем не осталась дома?
– Пойдем на кухню, – ласково приказала падчерица. – Ты сваришь мне калмыцкий чай.
Женщины сидели и пили чай, когда Родя ворвался на кухню и, перекрикивая Кобейна, завопил:
– Она лежала там! На деревянной полке! Совершенно голая! С пулей в затылке! Абсолютно, абсолютно голая! С простреленным затылком! И никто ей не помог! Слышите, никто! И мне уже никто не поможет! И самое страшное, самое чудовищное в том, что я знаю, кто это сделал!..
Он не договорил, потому что Аида окатила его из чайника, в который она только что налила свежую воду для кипячения. Родион замер с открытым ртом, весь дрожа то ли от шока, то ли от холода.
– Ты сам во всем виноват, – сказала она спокойно, будто ничего не произошло. – Когда-нибудь надо отвечать за свои поступки, за свое головотяпство. Или ты собираешься всю жизнь оставаться ребенком? Я не велела брать ее с собой в Екатеринбург, просила быть предельно осторожным, советовала обратиться в агентство по продаже недвижимости. Мои слова для тебя пустой звук?
Ты выдал незнакомым людям наш адрес. Они ждали этого целый год. Теперь следят за всеми нами. Алена пала первой жертвой. Вчера я угодила в переделку и чудом выкарабкалась. Патимат тебе расскажет, в каком состоянии я приехала домой. Так что, милый братец, возьми себя в руки и не хнычь. Ты – мужчина. Не забывай об этом.
– За что же тебя так возненавидели? – осмелился спросить мужчина.
– За доблесть и отвагу, – усмехнулась она, – проявленную в борьбе за теплое место под солнцем.
– И много трупов на твоей совести?
– Трупов всегда больше, чем живых, – изрекла Аида, – и на
– Хорошо.
Он продолжал стоять в луже, никак не пытаясь исправить положение, и, когда сестра ушла, пожелав всем спокойной ночи, так и рухнул на колени перед матерью. Патимат во время их разговора не прекращала плакать.
Он уткнулся лицом в материнские колени и прошептал: «Мама, спаси меня от нее!..»
На следующее утро Мадьяр лишил ее традиционного капуччино в «Коко Банго». Он ворвался к ней ни свет ни заря.
– Под дверью, что ли, ночевал?
– Мы с Шандором переехали в гостиницу поближе. Тебе нельзя больше показываться там, в этом кафе. Надо выработать план действий.
– А не пошел бы ты! У меня со вчерашнего в ухе звенит!
– Не дури! Борзой так просто не отстанет. Ты не знаешь этого человека.
– Ты-то откуда его знаешь?
– Сама удружила год назад. Это Борзой выбил мне зубы в аэропорту, когда я ждал тебя и предавался сладким мечтам о предстоящей женитьбе. Он мне за все ответит.
– И за несостоявшуюся свадьбу тоже?
– За все.
– Ваня, ты – больной. Я это поняла еще вчера, когда ты пел гимн крови и злодейству.
– Я не больной. – Он многозначительно улыбнулся. – Просто я вступил в партию анархистов.
– Поздравляю. Только для анархиста ты слишком мелко гребешь. Какой-то Борзой! Ты бы взялся за этих говнюков в Государственной Думе!
– До всего сразу руки не доходят, – подыграл Иван. – Но шутки в сторону. Нельзя упускать момент. Это ты знаешь лучше, чем я. Борзой улетит в Катю, и оттуда мы его уже никогда не выцарапаем, а он будет строить новые козни против тебя. – А нельзя с ним как-нибудь договориться?
– Что ты имеешь в виду? – Например, я заманиваю для него в ловушку своего нового хозяина, а он мне платит за это в твердой валюте и отпускает на все четыре стороны.
– А на хрена ему твой новый босс? – Бамперу был нужен, – думаю, и Борзой не откажется. Мой босс оттяпал у них жирный кусок.
– Видишь, оказывается, и я не все знаю. – Иван задумался, прикидывая в уме предложенный вариант, а потом покачал головой. – Борзой – человек принципа.
Он уничтожит и твоего босса и тебя.
– Ненавижу принципиальных!
– Но в качестве приманки можно выработать и такую версию.
– Да мне бабки нужны, понимаешь?! – прямо заявила она. – Я почти на мели!
– Что, совсем худо?
– Ну, не совсем… – протянула она, но, решив, что от Мадьяра ей нечего скрывать, призналась:
– Сорок тысяч баксов, и взять больше неоткуда.
– Ну, старуха, ты даешь! – засмеялся Иван. – Если сорок тысяч для тебя не деньги, тогда я действительно ошибся в тебе! Раньше мы были рады и горбушке хлеба на ужин!