Удельная. Очерки истории
Шрифт:
Большую привязанность испытывала она к огромному рыжему коту Катаське. Однажды с ним произошла беда: кто-то из соседей облил его кипятком из чайника. На спинке длинной тонкой полоской выпала шерсть, рана была кровавой. Тетя Надя переживала его боль как свою, возила его, такого тяжелого, в лечебницу, лечила гомеопатическими мазями (другими лекарствами они сами почти не пользовались). И все зажило, как на собаке. Только шерсть так и не выросла.
Тетя Надя прекрасно готовила: ее фирменным блюдом были жареные опята, которые мы собирали по березовым пням рядом с домом или в Сосновке. За последними осенними курочками и зеленушками ходили уже тогда, когда листьев на деревьях почти не оставалось. Вырезала она их ножичком прямо из-под земли, находя буквально на ощупь. Скончалась Надежда
В отличие от сестры, тетя Вера была низенького роста, рыжеватой, веснушчатой. Как и тетя Надя, замужем не была, но всегда себя отдавала подругам, сослуживицам, соседкам, родственникам, воспитанницам. Фактически я стала ее последней воспитанницей и любимицей. Она меня даже в детский сад не пустила, хотя моя младшая сестренка Таня подверглась все же коллективному воспитанию. Тетя Вера почти ни в чем не могла мне отказать, и, к стыду своему, я часто этим пользовалась.
Когда мы выходили на проспект Энгельса, я всегда старалась направить наш путь в магазин канцтоваров, где был отдел игрушек. Когда бывали на почте, я надолго застывала у выставленных наборов почтовых марок. Посещение поликлиники на углу Манчестерской оборачивалось для меня приобретением вкуснейшей шоколадки с орехами «Золотой якорь» из магазина напротив, а уж про пышки из новой булочной на углу Скобелевского и проспекта Энгельса я уж и не говорю – это было своеобразным ритуалом. Не могла она отказать и другим (пенсия по тому времени у нее была высокая – 80 рублей), часто у нее перехватывали «рублики» до получки, стаканчик муки или сахарного песку и т. п.
Занимала она проходную комнату. Эта комната была побольше, чем тети Надина, но мебели и в ней было немного: атаманка (оттоманка – широкий мягкий диван с подушками, заменяющими спинку – С. Г.) с валиками (на одном из них всегда лежал Катаська), узкий шкаф, буфет, кровать красного дерева, небольшая тумбочка рядом с ней, в центре стол со стульями. Над тумбочкой висел радиоприемник, его почти не выключали. У окна стоял небольшой столик со швейной машинкой «Зингер».
К Новому году на столике вместо «Зингера» появлялась елка. Игрушки менялись, однажды племянницы даже подарили тетушкам большой (двухслойный) набор игрушек из ГДР. Неизменными же оставались свечки, которые они не боялись зажигать. Тетя Вера часто сидела за машинкой, шила много, но не на заказ, а для себя. Чаще всего чинила постельное белье. Кровать ее была образцово-показательной. Она рассказывала, что сама кровать была маминой, чуть ли не из приданного. Застелена она была в лучших традициях того времени: несколько подушек подымались горкой, наверху – думочка, самая маленькая, снизу кровати подвязан подзор с кружевами. (У тети Нади все было как-то поскромнее, подушек и кружев поменьше.)
Дом их был очень гостеприимным. Особыми днями были 17 августа (день рождения тети Веры) и 30 сентября (именины и день рождения тети Нади): съезжались и сходились все многочисленные племянники и племянницы. За столом было тесновато, для маленьких ставился отдельный столик. Всегда были домашние пироги. Когда я теперь беру в руки блюдо, на котором тогда они подавались, то удивляюсь, какое же оно маленькое, а ведь никто не уходил голодным. Почти все за столом пережили блокаду и привыкли довольствоваться малым. За чайным столом и за разговорами, бывало, и засиживались, но всегда потом отправлялись гулять. Многие из племянников здесь, в Удельной, выросли, поэтому навещали своих подруг и друзей, традиционно шли в Сосновку.
Соседи могли бы сказать, что Соколовы были шумными. Дело в том, что характеры у многих были сильные, независимые, свою точку зрения часто отстаивали в споре.
Даже когда за чайным столом собиралось всего несколько человек, редко бывало тихо. Особенно когда гостями были брат Николай и его супруга Надежда Аристовуловна. Жили они недалеко, в Лесном, у Золотого пруда.
Николай Александрович всю жизнь проработал юрисконсультом на разных предприятиях, а жена была учителем-словесником, работала в школах Выборгского района. В 1915 году Надежда Аристовуловна окончила высшие женские Бестужевские
В коммунальной квартире, в которой проживали тетушки, жили люди разные, как говорится, из разных социальных слоев. Но все к сестрам относились уважительно. Самые добрые отношения были с семьей Шаровых. Александр Парменович Шаров – хореограф, человек яркий, шумный, публичный. Он часто заходил к тетушкам позвонить по телефону, делился новостями своей творческой жизни, рассказывал что-то интересное, не отказывался от чашки чая. Нередко в семье Шаровых были гости, бывали и замечательные личности. Однажды приходил знаменитый танцовщик Махмуд Эсамбаев.
Из большой комнаты Шаровых часто раздавались звуки рояля. Александр Парменович был хорошим пианистом. Можно сказать, что с музыкой Шопена и Чайковского я впервые познакомилась благодаря ему. А Первый концерт П.И. Чайковского навсегда в моей памяти связан именно с Новозыбковской: как-то безмятежным летним утром я, шести-семилетняя, подходила к дому тетушек, и через раскрытые окна веранды Шаровых услышала потрясающие звуки первой части концерта.
Скорее всего я слышала это произведение впервые. Но чувства торжества момента, эмоционального восторга или еще чего-то были настолько сильны, что живут со мною всю жизнь. И мне никто не говорил в это минуту: «Послушай, какая музыка!» Мне кажется, что я вообще шла одна. Но «волшебная сила искусства» сотворила тогда со мной это чудо – я влюбилась в музыку Чайковского навсегда. С этой верандой связаны и воспоминания о наших детских праздниках, которые часто устраивались в семье Шаровых для дочери Лены и для нас, ее подружек...
С Новозыбковской у меня, конечно, связано много воспоминаний, но жила я все-таки на Лагерной (бывшей Алексеевской). Она начиналась от проспекта Энгельса, у современного дома № 63, и упиралась в Старопарголовский. Если приглядеться, то и сейчас на этом красном кирпичном четырехэтажном здании можно увидеть вывеску, изрядно замазанную краской, с надписью «Лагерная».
В 1930-х годах здесь находилась школа № 27, в 1950-х – начале 1960-х годов – школа фабрично-заводского обучения (ФЗО). Сзади к нему прилегали хозяйственный двор с вечной кучей угля и спортивная площадка. По периметру шла ограда, кое-где росли кусты традиционной для Удельной желтой акации. Вход на территорию был расположен с угла Лечебной улицы.
На противоположной стороне Лагерной улицы стояло одноэтажное розовое здание, вытянутое вдоль проспекта – аптека (Лагерная ул., № 2). Сейчас на ее месте дорожка, окаймленная вереницей дубов и кленов с одной стороны и кустарником с другой. И тогда аптека была вся в зелени. Аптечный садик, хоть и отделен был невысоким забором, но естественным образом переходил в сад, относящийся к нашему дому. Там росли яблони. В довоенное время на этом месте находились два двухэтажных коммунальных дома под одним № 4. (Теперь на этом месте гостиница «Наука».) Позже они были разобраны, а жители расселены в соседние дома, в том числе и в наш – дом № 6.
Наш дом, отделенный забором, стоял в удалении от улицы. Перед оградой росли густые липы, и аллея эта доходила до Новозыбковской. До наших дней сохранились две или три из них на территории детского сада № 100. Таким образом, по ним можно увидеть, где проходила левая сторона Лагерной. А тогда у одной из лип перед калиткой лежал большой камень. Одно время это было местом посиделок молодежи. Когда летом он был нагрет солнцем, мне на нем разрешалось посидеть. С этим местом связано одно мое яркое воспоминание, относящееся к жаркому августовскому дню 1959 года: здесь долго, очень долго, как мне казалось, мы ожидали маму с моей новорожденной сестричкой Таней.