Удержи меня
Шрифт:
Несколько секунд они молчали, а затем Лина на выдохе произнесла:
– С ума сойти. Так вот зачем ты уехал? Признаться, мне казалось, ты успел её забыть.
– Успел,- ответил Романов. – Наверное. Но это, как зависимость. От неё невозможно излечиться.
– Тём, ну я рада. Правда,- она рассмеялась, и в трубке послышался какой-то шум. – Ладно-ладно. Я передам. Успокойся,- смех стих, в голосе зазвенели приказные нотки. – Никита, я кому сказала!
– Как там поживает мелкий?
– Прекрасно. Чуть не убил меня, желая передать привет.
– О, материнские гены на лицо! Никитосу тоже привет.
– Не хами!-
– Как печально.
Оба улыбнулись, а затем Алина тихо добавила:
– Я соскучилась, Тём. Так своей ненаглядной и передай. А, если она тебе надоест, возвращайся.
– Любимова, не начинай…
– Ну что мне уже даже соплей распустить нельзя? Мой лучший друг женится и собирается стать отцом.
– Нельзя. Не твой стиль.
– У меня детскую оккупировали вещи розового цвета. Мне теперь всё можно,- выдвинула та свой козырь, Артём почти видел её довольное лицо.
– Ладно, убедила. Но только не увлекайся.
***
Новый год они встретили вместе. Так же прошёл весь январь. В совместных прогулках, разговорах порой ни о чём и просто молчании, во время которого было комфортней чуть ли не сильнее, чем когда они говорили. И Артём, и Кира будто сговорились, понимая, что больше времени только для них двоих уже не представится. Оно было растрачено задолго до того, как они сумели найти выход из конфликта, тянувшегося долгие годы. А сейчас им предстояло наверстать хоть что-то из упущенного за оставшиеся до родов месяцы.
В марте Князев сообщил, что Кира уже может вернуться в Киев, но она отказалась, аргументируя это тем, что сейчас поднимется много шума из-за её уже заметной беременности и их развода, проходившего в закрытом порядке. Она не желала рисковать и давать жадным до сплетен журналистам шанс измазать их в грязи.
К апрелю Артём чётко осознал, что благодаря Лине ему чертовски повезло быть подготовленным к общению с беременной. Иначе, он мог поклясться, что съехал бы с катушек в момент, когда всё и началось. На пятом месяце Кире, будто крышу снесло. Она сама не понимала, чего хотела. А, если и понимала, то – нарочно или нет – не могла объяснить этого ему. И чем больше беременность ограничивала её (будь то невозможность спать в положении, которое ей нравилось, или то, что большую часть дня её клонило в сон), тем круче ставали американские горки. Алина, выслушивающая все его жалобы, смеялась и давала только один совет. Это как с сумасшедшими,- говорила она,- хочешь не попасть под раздачу, улыбайся. И наберись терпения.
И он набрался. Скрипя зубами, правда. Стал чаще мотаться в город по делам, которые никто не отменял, но всегда возвращался, стараясь не задерживаться, поскольку не желал оставлять Киру одну.
***
Затяжная зима, отступившая лишь в апреле, передала весне эстафету на какие-то несчастные три недели. И никто даже не успел оглянуться, как вместе с первыми майскими днями пришло лето.
Как странно, что причуды природы, случившиеся в этом году, так отчётливо повторяли то, что она чувствовала. Ну, или то, чтобы она чувствовала, если бы могла.
Силы покидали её. С каждым днём она видела это всё отчётливее. То, ради чего она так долго держалась, свершилось. И не осталось ничего. Набаев забрал у неё возможность жить и дышать, а, когда и сам ушёл, увлёк за собой её.
Месть состоялась. Но не стало легче. Только пусто внутри, как в тот день, когда этот ублюдок ввалился в её комнату и самодовольно заявил, что всё решил за неё. Он, не скрываясь, праздновал победу, наплевав на её боль. И говорил, что она сама виновата в том, как всё сложилось. Он ведь предупреждал её и давал право выбора.
У Набаева вообще было странное понятие о выборе. Он не умел просить. А, если ему отказывали, получал желаемое силой. И, конечно, в чём-то мерзавец был прав. Она невольно подписала приговор человеку, которого любила. Но у неё не было выбора.
Какое-то время её жизнь текла безоблачно. Она была юна, влюблена в самого прекрасного парня на свете. Они собирались пожениться. А затем появился он.
Ей пришлось отказаться от Димы, когда поняла насколько опасно перечить нежеланному ухажёру. Но она застыла у края, когда поняла, что ждёт ребёнка. Дима был вне себя от восторга. Он твердил, что никто им не помеха, что он не отдаст её так просто, что ребёнок – это знак. И им просто нужно уехать так далеко, как они смогут. Альбина долго колебалась. Но Дима был упёрт, и в какой-то момент ему удалось убедить её в том, что всё уладится. Они сбежали.
Тот месяц был прекрасен, наполнен чем-то, чего раньше никогда не было и чего не наступило потом. Тридцать дней иллюзорного счастья стоили Диме жизни. Диме и их ребёнку. Об этом Набаев, не потрудившись даже изобразить подобие сочувствия, объявил ей, едва она пришла в себя.
– Ты моя,- сказал он,- и своё я всегда возвращаю туда, где оно должно быть – при мне.
Альбина не сразу ему поверила, словно что-то удерживало её от того, чтобы с головой окунуться в пучину ада. И захлебнуться в ней. Но этот страшный человек никогда не бросал слов на ветер.
Они поженились, и она перестала существовать. Конечно, это случилось раньше. Много раньше. И на тот момент от неё осталась только тень. Нужно было ли её мучителю больше?
Впрочем, жизнь била не её одну. Набаев маниакально хотел от неё детей. Его одержимость сначала пугала, затем ей стало всё равно, а после Альбина узнала, что мечте ублюдка никогда не суждено сбыться. И тогда впервые она ощутила злорадство, на которое не была способна ранее. Аборт, который с его повеления когда-то лишил её ребёнка, стал причиной того, что она больше вообще не могла иметь детей. А, значит, и он. И, чёрт возьми, она этим просто-таки упивалась. Есть Бог на земле.
Альбина остановилась посреди многочисленных рядов с захоронениями, медленно опустилась на колени у одного из надгробий и с нежностью провела рукой по разогретому солнцем и покрытому пылью камню. Ей показалось, что даже сердце начало биться быстрее в груди теперь, когда она, наконец, могла прийти сюда в скорби, не опасаясь того, что муж снесёт с лица земли его могилу, лишь бы лишить этого глотка воздуха.
– Я так соскучилась,- прошептала она одними губами и из-под сомкнутых век сорвались первые слёзы – слабость, которая была для неё непозволительной роскошью все эти долгие годы. – Так соскучилась,- она всхлипнула, смахнула солёные дорожки и осторожно прижалась щекой к памятнику.
– Дима,- голос стал беззвучным, а плечи затряслись с новой силой в немом рыдании.