Удиви меня
Шрифт:
— Слышу. А трусы? Трусы мои надела? — поворачивается ко мне лицом, и, как в ни в чем не бывало, скидывает с себя джинсы.
— Конечно же… не надела.
Машинально оборачиваюсь назад, смотря остался ли кто-нибудь в ординаторской. Нет — никого. А этот стоит в одних трусах и носках, выставив обе руки с одеждой в стороны, и переводит взгляд с одного медицинского костюма на другой. Наверное, нормальная девушка сделала бы две вещи, мельком осмотрела его, чего уж греха таить, красивое тело, и быстро ретировалась из ординаторской. Ну или отвернулась для приличия. Я же стою как вкопанная, рассматривая его, как будто вижу впервые. Хотя если призадуматься,
— Тебе какой больше нравится костюм голубой или белый? Оба чистые, кстати.
— Голубой, — не раздумывая отвечаю я, не в силах отвести взгляд от трусов.
— Голубой вагон бежит, качается. Скорый поезд набирает ход. Трам-пам-пам. Ладно, что у нас там за проблема? — совершенно не стесняясь моего присутствия, Алмазов после напевания песенки разворачивается к шкафу, являя мне свою обтянутую в трусы задницу, и вешает обратно белый костюм.
Что я там говорила про перед? «Не перечь самцу»? На ягодицах надпись ничуть не уступает по креативности первой: «Царь» на одном полупопии, на втором «Просто царь».
— Полина, прием, хватит пускать на мое тело свои стерильные слюни. Рассмотришь, потрогаешь, приласкаешь, приголубишь, поцелуешь, помассажируешь, но чуть позже. Что там за проблема? — натягивая брюки, вполне серьезно интересуется Алмазов.
— Там у больного в восьмой палате отек мошонки, — как можно спокойнее произношу я.
— Прямо-таки отек? Ты рассмотрела или на слово ему поверила? — накидывает халат на рубашку и подходит прямиком ко мне.
— Конечно, рассмотрела.
— Тебе мошонок в моргах мало? Все-то ей члены подавай с утра пораньше, хулиганка.
— Знаете что?!
— Знаю. Не трудись, Полина Сергеевна, я плохой, ты мне никогда не дашь и все в этом духе. На вот, понюхай меня и успокойся, — подается ко мне настолько близко, что я не только ощущаю его запах, но и из-за разницы в росте, мой нос почти утыкается в его шею.
— А я ведь могу сейчас укусить вашу шею.
— Кусай, — внезапно прошептал в уголок моих губ. — Кстати, ты знаешь, что во время поцелуя мы передаем друг другу порядка пятидесяти миллионов бактерий. Знаешь? — секунда и Алмазов заправляет прядь моих волос за ухо.
— Восьмидесяти. Порядком восьмидесяти миллионов бактерий, — по слогам проговариваю я, совершенно не понимаю, как себя сейчас вести.
— Точно, — хмыкает мне в губы. — Но на этот случай есть решение проблемы. Если целоваться хотя бы девять раз в день, на языках будут жить одни и те же бактерии, поэтому, Полечка, это надо делать чаще, — вкрадчиво шепнул в уголок рта, от чего я неосознанно закрыла глаза и тут же почувствовала, как Алмазов прошелся… языком по моим губам. Что за ерунда такая?! И почему я стою как вкопанная дебилка с поджатыми пальцами на ногах?! — Мне они охренеть как нравятся, прям просят с первой встречи, чтобы их целовали, — выдыхает мне в губы, медленно раздвигая их языком, почти незаметно касаясь моего. И это… это жутко странно. Очень странно. Непривычно. Непротивно. Кажется, я перестаю дышать, когда он углубляет поцелуй. То ли мне жарко, то ли не хватает воздуха, но у меня реально начинает кружиться голова. И это не сон,
— Я был уверен, что ты мне отдавишь ногу или прикусишь губу, причем значительно раньше, — с усмешкой произносит он, при этом улыбается и облизывает свою нижнюю губу. — А ни то, ни другое. Ты меня удивила. Диагноз по поцелую ставить тебе не буду, он пока неутешительный, но…, — делает многозначительную паузу. — С большой надеждой на будущее. Хорошее утро, несмотря на чьи-то отечные яйца.
— Еще раз так сделаете и я распечатаю фотографии с вашей голой задницей, членом и мошонкой. И отправлю всей больнице. Понятно?!
— Боже мой, ты что фотографировала мои гениталии, когда я спал?! — наигранно хватается за грудь, при этом цокая. — Ужас, я в шоке. Однако… показывай. Страна должна знать своих героев в лицо. В конце концов, гениталии что надо, можно и показать. Это даже не порно будет, а красивая эротика.
— А вы уверены, что они что надо?
— Не, ну мне, конечно, тяжело сравнивать, я тысячи членов, к счастью, не видал, только свой каждый день. У тебя опыт в морге по более моего будет, но думаю все у меня нормуль. Оценишь еще. Ну что, пойдем смотреть твою мошонку?
— Она не моя, — придурок!
Подхожу к шкафу, хватаю свою сумку и достаю оттуда влажные салфетки. Демонстративно вытираю ими губы и шею. И ведь как назло выложила все антисептики. Дура! Да кому нужны эти глупые обещания?! Не обосралась и ладно.
— Вы про упомянутую мной недавно статью УК РФ помните?
— Помню. Верю… Очень верю в безнаказанность. Все, Полина Сергеевна, выдохни и пойдем смотреть твои любимые органы.
— Вы, наверное, путаете меня с одной из ваших студенток. Со мной такие штучки не пройдут, — вытирая губы третьей по счету салфеткой, зло бросаю я.
— Не путаю. У меня хорошая память на лица. Кстати, что ты там так активно трешь? Бактерии уже проникли внутрь. Смирись. Еще восемь раз за день и все будет общее. Так, возвращаемся к мошонке. Пойдем в палату, по пути расскажешь, что там кроме отека, — совершенно серьезно произносит Алмазов, меняя не только тембр голоса, но и выражение лица.
Беру со стола историю болезни и молча иду за Алмазовым.
— Ну так что там еще кроме отека?
— Боль, гиперемия, гипертермия. Все признаки воспаления.
— Мошонка горячая или весь…? — смотрит на историю в моих руках, вглядываясь в фамилию. — Михайлов горячий? О, это тот, что со слуховым аппаратом.
— Первое. Общую температуру я не успела ему измерить. И да, тот самый.
— Ты еще и мошонку ему пропальпировала. Ну молоток. А, кстати, как ты ее пальпировала?
— Надела виниловые перчатки и коснулась тыльной стороной ладони сначала одного яичка, а потом другого, чтобы сравнить разницу температур. И я ее не пальпировала.
— Ты просто умничка, Полина. Вот без шуток. Давай позовем Михайлова в смотровую. Не будем смущать мужчину при всех, когда будем задавать интимные вопросы.