Удивительная жизнь Эрнесто Че

Генассия Жан-Мишель

Когда отзвучали последние аккорды, он несколько мгновений молчал, погруженный в свои мысли.

– …Старые воспоминания, – произнес он наконец. – Я совсем не меланхолик и никогда не думаю о прошлом, но помню, как горевала мама, узнав о смерти Гарделя, мне тогда было то ли семь, то ли восемь. Больше я родителей плачущими не видел. А ведь отец и Гардель поссорились, кажется, даже подрались однажды, но это случилось прежде, чем Карлито прославился. Всем нам тогда показалось, что жизнь остановилась.

– Благодаря Гарделю танго распространилось по всему миру, – сказал Йозеф.

– Для аргентинцев

Гардель был живым богом. Каждый оплакивал его как близкого друга или брата. На похороны в Буэнос-Айресе пришло больше миллиона человек, все выглядели потрясенными. Это случилось тридцать лет назад, но я помню все до мельчайших деталей.

– Понимаю… – тихо сказал Йозеф, не сводя глаз с Рамона.

Передовая наука в целом и новые лекарства, произведенные в империалистических лабораториях, в частности помогли спасти Рамона. Йозефу пришлось экспериментировать, комбинировать препараты, давать пациенту максимальные дозы.

Через девять дней после приезда в санаторий Рамон почти поправился – благодаря таланту Йозефа, собственному организму и… кухарке Марте. Она никогда не училась кулинарному искусству (и даже не знала, что такое гастрономия) и едва умела читать и считать, но ничего не читала, да и считать ей было нечего. Она долго работала в министерстве по делам ветеранов и со временем стала незаменимой помощницей Йозефа в санатории.

В первый день Марта приготовила для больного свое фирменное пюре с луком, и все обратили внимание, что Рамон открыл глаза на запах. Накормить его могла только Хелена – Терезу и Лею он отвергал.

– Ну давайте, еще чуть-чуть, ради меня!

Она уговаривала его как маленького, он делал над собой усилие, но хотел, чтобы Хелена дула на пюре. Как только противомалярийные лекарства начали действовать и Рамон смог сидеть в подушках, Марта стала кормить его своими знаменитыми кнелями размером с апельсин: секрет потрясающего вкуса заключался в том, что хлеб для фарша пропитывался белым вином. Йозеф сердился – он говорил, что это неподходящее блюдо для тяжелобольного человека.

– У маляриков всегда снижен аппетит.

Рамон не захотел есть лежа, встал, сам отодвинул стул и сел за стол.

– Какое счастье видеть его таким, – произнес Сурек с благодарной улыбкой.

Они стояли вокруг Рамона, благоговея, как придворные перед королем. Хелена подала ему тарелку, он разрезал котлету вилкой и съел ее вместе с пюре.

– Можно еще?

– Что он сказал? – вскинулся Сурек.

В тот вечер Рамон съел полторы кнели – ко всеобщему удовольствию.

На следующий день, во время осмотра, он спросил Йозефа:

– Надеюсь, на обед опять будут кнели?

Марте не пришлось ломать голову по поводу меню. Она любила непривередливых мужчин, а этот к тому же любил хорошо поесть. Рамон через Хелену передал кухарке, что никогда не ел ничего вкуснее, и она стала относиться к нему еще участливей: красивый мужчина, хоть и похож на драного тощего кота, больно смотреть, как он сутулится и едва передвигает ноги, ну чисто старик.

Сурек столкнулся с неразрешимой проблемой. Как только у Рамона спала лихорадка, он заявил, что вылечился, пока лежал, что ему необходимо размять ноги и он хочет выйти на улицу.

Йозеф урезонил своего пациента, пустив в ход патерналистскую дипломатию, которую врачи используют в общении со строптивыми больными. «Ваш организм ослаблен антибиотиками, вы рискуете простудиться, для легких это может стать катастрофой!» Слова Йозефа произвели впечатление, возражать Рамон не осмелился и сорвал злость на Суреке. Тот мирно пил чай на кухне, в санатории царила полная тишина, так что все смогли «насладиться» испанской бранью, способной сбить с курса перелетную птицу. Отголоски донеслись даже до Йозефа. Он, слава богу, не знал этого экзотического языка и потому порадовался: «Парень быстро поправляется, это хорошо».

– Я свободный человек или арестант? – орал Рамон, а бедняга Сурек не смел возразить ни слова. – Да за кого себя принимает этот докторишка, как он смеет указывать мне, что делать? В ваших интересах побыстрее все уладить, если не хотите неприятностей! Предупреждаю – я хочу курить! Сигары!

Рамон хлопнул дверью, а лейтенант отправился в кабинет Йозефа и открыл ему страшную тайну.

– Вот что, профессор, Рамон Бенитес очень важный товарищ, я бы даже сказал – особа. Касающиеся его инструкции исходят от… – Сурек не договорил и несколько раз указал пальцем на потолок, многозначительно кивая.

– Я знаком с президентом Новотным – лечил его жену и сына – и найду возможность переговорить с ним.

– Вы не поняли, – продолжил Сурек, понизив голос, – тут задействована еще более высокая инстанция, вы не представляете… Указания дает советское руководство. Он на дружеской ноге с… Ему никто ни в чем не отказывает. И вам не следует.

– Больной есть больной, лейтенант. Мне доверили заботу о нем, потому что только я могу его вылечить. Рамону лучше, но он еще не выкарабкался. Думаете, вас погладят по головке, если случится рецидив?

Сурек стал козлом отпущения для Рамона, не решавшегося спорить с Йозефом. На вопрос: «Вас беспокоит что-нибудь еще?» – он отвечал: «Нет, все хорошо», а потом устраивал очередной скандал, оскорблял лейтенанта и швырял ему в лицо первое, что попадалось под руку. Сурек торговался с Йозефом, но тот с удивлявшим его самого спокойствием отвечал: «Нет – значит нет!»

Рамон кружил по комнате, как тигр по клетке, натыкался на кровать, на кресло, вышагивал от окна к двери, смотрел на унылый заснеженный пейзаж, грыз и без того короткие ногти.

Если Сурек или телохранитель стучали в дверь, он отвечал по-испански, гнал их прочь, орал, начинал задыхаться и заходился лающим кашлем, так что не помогал даже небулайзер.

Однажды он крикнул: «!Que pasen!» [126] – ответа не дождался и резко распахнул дверь. На пороге стояла Хелена.

– Я так больше не могу, – срывающимся голосом пожаловался он. – У меня будто все тело наэлектризовано. Я не выношу замкнутых пространств, я тут сдохну!

126

Войдите! (исп.)