Удивительное путешествие Нильса Хольгерссона с дикими гусями по Швеции
Шрифт:
Такие мысли несколько утешили ее, и она решила продолжить путь. По старой памяти она спустилась в парк, тянувшийся от склона холма, на котором стоял дом, до самого озера. Пока она шла под сенью чудесных деревьев, казавшихся такими таинственными при лунном свете, в душе ее пробудилось множество отрадных воспоминаний. Она стала рассказывать детям, как весело здесь бывало в прежние времена и как счастлива она была, когда училась на курсах и каждый день прогуливалась в этом чудесном парке! Она рассказывала им о праздниках, об играх и о работе, но прежде всего о великом благородстве
Воспоминания и собственный рассказ укрепили ее мужество. Пройдя через парк, она с детьми перешла мостик и добралась до прибрежных лугов, где среди строений, в которых размещались курсы, стояла вилла директора.
У самого мостика раскинулась поросшая зеленой травкой площадка для игр. И, проходя мимо нее, она красноречиво рассказывала детям, как чудесно бывало здесь летними вечерами. Вся лужайка была заполнена людьми в легких светлых платьях и костюмах, а хороводы и пение чередовались с играми в мяч! Она показала детям Дом дружбы с залом собраний, здание курсов, где читали лекции, строения, где размещались мастерские и гимнастические залы. Стремительно шла она вперед и говорила без умолку, словно отгоняя робость и смущение. Но дойдя наконец до директорской виллы, она остановилась.
— Знаете что, дети, не надо нам идти дальше, — сказала она. — Раньше я об этом не подумала, но, может быть, директор так тяжело болен, что наше пение ему только повредит. Было бы ужасно, если б из-за нас ему стало еще хуже!
Крошечный Нильс шел вместе с детьми и слышал все, о чем говорила учительница. Он понял, что дети пришли спеть кому-то, кто лежит больной в этой вилле, но теперь учительница колеблется, петь или нет, так как боится потревожить больного.
«Жалко, если они уйдут ни с чем, — подумал мальчик. — Ведь нет ничего легче, как разузнать, хочет ли больной послушать их пение. Почему никто не сходит на виллу и не узнает?»
Но учительнице, казалось, это и в голову не приходило; она повернулась и медленно двинулась назад. Некоторые ученики стали было возражать, но она ответила:
— Нет, нет, ни в коем случае! Глупая это была затея — идти сюда на ночь глядя и петь! Мы только помешаем больному!
Тогда Нильс Хольгерссон решил: раз никто не собирается узнавать, в силах ли больной слушать пение, — это надо сделать ему. Отделившись от остальных, он побежал прямо к дому. Перед виллой стоял только что подъехавший экипаж, а возле него старик кучер. Едва мальчик успел приблизиться к подъезду, как дверь отворилась и на крыльце показалась молоденькая служанка с подносом в руках.
— Вам, Ларссон, придется еще немного подождать лекаря, — сказала она. — Госпожа приказала, чтоб я принесла вам закусить и согреться.
— А как там хозяин? — спросил кучер.
— Он больше не мучается. Но сердце у него словно остановилось. Уже целый час директор лежит не шелохнувшись. Мы даже не знаем, жив он или мертв!
— А что лекарь говорит? Это — конец?
— Может, оно и так, а может, и нет, Ларссон… может, так, а может, и нет… Директор наш лежит и как будто прислушивается, не раздастся
Нильс Хольгерссон быстро помчался обратно по дороге, догонять учительницу со школьниками. Он вспомнил, как было, когда умирал его дедушка, матушкин отец. Он был моряк, и когда лежал на смертном одре, то попросил открыть окошко, чтобы еще раз услышать шум ветра. А этот больной любил жить среди молодежи и слушать их песни, смотреть на их игры…
Учительница нерешительно шла по аллее. Когда она подходила к усадьбе, ей хотелось повернуть назад. Теперь же, когда она удалялась от Нееса, ей тоже хотелось вернуться обратно…
В полном смятении она молча шла с детьми по дорожке. Аллея была так сильно затенена деревьями, что она ничего не могла разглядеть, но ей чудилось, однако, будто она слышит вокруг множество голосов. Со всех сторон доносились к ней тысячи дрожащих от страха голосов, которые, казалось, говорили:
— Мы все так далеко, так далеко! Но ты-то близко! Ступай и спой ему, спой о том, что мы все чувствуем!
И она вспомнила одного за другим тех, кому помогал и о ком заботился директор. Какие нечеловеческие силы надо было иметь, чтобы поддерживать всех, кто в этом нуждался!
«Иди и спой ему! — шептали вокруг голоса. — Не дай ему умереть без последнего привета от всех, кто здесь учился! Не думай, будто ты — ничтожна и незначительна! Думай о той огромной толпе людей, которая стоит за твоей спиной! Дай ему понять, прежде чем он уйдет, как мы любим его!»
И учительница все замедляла и замедляла шаги. Но тут вдруг она услыхала не просто зов из глубины собственной души. Нет, этот голос доносился из окружавшего ее мира. Но то был не обычный человеческий голос! Он напоминал то ли щебет птички, то ли стрекотанье кузнечика. Однако же она явственно услыхала, как голос этот крикнул ей, чтоб она шла назад!
А большего и не требовалось; она, уже не колеблясь, повернула обратно…
Учительница и дети спели несколько песен под окнами директора. И ей вдруг самой показалось, что их пение этим вечером звучит необыкновенно красиво. Словно все знакомые и незнакомые голоса пели вместе с ними. Воздух был полон каких-то дремлющих затаенных звуков… они словно только и ждали, когда дети с учительницей запоют, чтобы пробудиться от дремоты и присоединиться к их пению.
Тут входная дверь быстро отворилась и кто-то поспешно вышел на крыльцо.
«Это идут сказать мне, что больше петь нельзя, — подумала учительница. — Только б мы не наделали беды!»
Но оказалось, что их приглашают войти в дом отдохнуть, а потом спеть еще несколько песен.
По ступенькам крыльца навстречу учительнице спускался врач.
— На сей раз опасность миновала! — сказал он. — Больной лежал в забытьи, и сердце его билось все слабее и слабее. Но когда вы начали петь, он, казалось, услыхал зов всех тех, кому так нужен! И он почувствовал, что еще не настало время ему искать покоя. Пойте еще! Пойте и радуйтесь, потому что, мне кажется, пение ваше вернуло его к жизни! Теперь, может быть, он останется с нами еще на несколько лет!