Удивительное путешествие Нильса Хольгерссона с дикими гусями по Швеции
Шрифт:
— Добрый день! — поздоровался мальчик. — А я слыхал, будто тут на конюшне стоит не конь, а дохляк! Быть того не может, чтобы речь шла о тебе. Ты-то такой здоровый да холеный с виду!
Повернув голову, конь пристально взглянул на мальчика.
— Уж не сын ли ты хозяина? — спросил он. — Я слыхал о нем немало худого. А у тебя такое доброе лицо! Никогда бы не поверил, что ты — сын хозяина, не знай я, что его заколдовали и превратили в малыша-домового!
— Дурная слава осталась обо мне в здешней усадьбе, — сказал Нильс Хольгерссон, — родная моя матушка
— Жаль, что ты не останешься, — опечалился конь, — чую, мы с тобой стали бы добрыми друзьями. А у меня никакой хвори и нету. Правда, я занозил чем-то ногу, скорее всего острием ножа или еще чем-то. Заноза сидит так глубоко, что лекарь не смог ее найти; но она все колет да колет, я просто ходить не могу. Если бы ты рассказал Хольгеру Нильссону, что со мной, он бы легко мне помог! Я и сам бы рад приносить пользу. Я же не дармоед! Мне совестно стоять тут, переводить корм да бездельничать.
— Вот хорошо, что настоящей хвори у тебя нет! — обрадовался Нильс. — Попробую сделать так, чтобы тебя вылечили. Можно, я кое-что нацарапаю ножиком на твоем копыте?
Нильс Хольгерссон почти управился с копытом коня, как вдруг услыхал голоса. Чуть приотворив дверь, он выглянул во двор. К дому поднимались отец с матерью. Сразу было видно, что их гнетут тяжкие заботы. Лицо матушки было изрезано морщинами, их стало куда больше, чем прежде, а у отца поседели волосы. Мать уговаривала отца попросить денег в долг у ее деверя.
— Нет, не хочу больше брать взаймы, — сказал отец, проходя мимо конюшни. — Нет ничего хуже, чем влезать в долги. Уж лучше отказаться от дома!
— Я бы не очень этому противилась, если бы не мальчик, — возразила мать. — Но куда он денется, если в один прекрасный день вернется домой, нищий горемыка, — ведь иначе он вернуться не может, — а нас здесь не будет?
— Да, твоя правда, — отозвался отец, — но мы попросим тех, кто здесь поселится после нас, ласково принять его и сказать, что он для нас — всегда желанный гость! А потом, каков бы он ни был, он слова дурного от нас не услышит. Верно, мать?
— Еще бы! Только бы он вернулся домой! Только бы знать, что ему не приходится голодать и холодать на проезжих дорогах! Ничего на свете я больше не желаю!
Тут отец с матерью вошли в дом, и мальчик ничего уже больше не слышал. Но он был очень тронут и обрадован, узнав, что они так любят его, хотя и думают, будто он ступил на дурной путь. Он хотел было тут же броситься к ним, но подумал: «Может, они станут горевать еще сильнее, коли увидят меня!..»
Пока он стоял так, мучаясь сомнениями, подъехала повозка и остановилась у ворот. Мальчик чуть не вскрикнул от удивления: ведь из повозки вышли и направились к торпу не кто иной, как Оса-пастушка с отцом. Они шли к дому, держась за руки, шли такие тихие и серьезные, но глаза их сияли от счастья. Посреди двора Оса вдруг остановила отца и сказала:
— Помните,
— Да нет! Что ты! — ответил Йон Ассарссон. — Я скажу только, что их сын не раз помогал тебе, пока ты разыскивала меня, а сюда мы приехали, чтобы узнать, не можем ли мы, в свой черед, сослужить им службу теперь, когда я стал состоятельным человеком? Ведь с тех пор, как я открыл в горах залежи железа, денег у меня даже больше, чем нужно.
— Я знаю, складно говорить вы умеете! — сказала Оса. — Умолчите только о том, о чем я вас просила.
Они вошли в дом. Мальчик дорого бы дал, чтобы услышать, о чем они станут толковать с его родителями. Но он не решался выйти во двор. Прошло совсем немного времени, и они снова появились на крыльце. Родители Нильса проводили их до самых ворот. И до чего ж они оба повеселели! Просто на диво! Они прямо ожили!
Когда гости уехали, отец с матерью еще долго стояли у ворот и глядели им вслед.
— Ну вот, незачем мне больше так горевать, — сказала матушка, — после того, как я столько доброго услыхала о Нильсе!
— Не так уж много они о нем и рассказали! — задумчиво ответил отец.
— А разве мало? Ведь они приехали сюда единственно ради нас, сказать, что они желают нам помочь. Ведь наш Нильс сослужил им большую службу! По мне, ты мог бы принять их помощь!
— Нет, мать. Не хочу я ни у кого брать деньги ни в дар, ни взаймы. Сперва надо избавиться от долгов, а потом начнем понемногу работать и снова станем на ноги. Ведь мы с тобой не такие уж дряхлые старики, верно? — смеясь, сказал отец.
— Неужто тебе весело оттого, что приходится отказаться от нашего торпа, в который мы вложили столько труда? — спросила мать.
— Кому как не тебе понять, отчего я смеюсь? — ответил отец. — Когда наш мальчик пропал, меня это так придавило, что я прямо обессилел. Нынче же, когда я знаю, что он жив и вел себя достойно, ты увидишь — Хольгер Нильссон еще на что-нибудь да годится.
Матушка вошла в дом, а мальчику пришлось поспешно спрятаться в уголок, так как в конюшне появился отец. Направившись в стойло к коню, он поднял, по обыкновению, его ногу, чтобы попытаться разглядеть, почему он не ходит.
— Что это? — удивился отец, увидев несколько вырезанных на копыте слов.
«Вытащи железку из ноги!» — прочитал он с удивлением и оглянулся по сторонам. Но тут же стал осматривать и ощупывать копыто изнутри.
— Сдается мне, тут и впрямь торчит что-то острое, — немного погодя пробормотал он.
Пока отец занимался конем, а мальчик сидел, забившись в уголок, на дворе появились новые гости.
А случилось так, что, когда Мортен-гусак очутился совсем близко от своего прежнего дома, он не смог совладать с желанием представить свою жену и детей старым друзьям в родной усадьбе. Вот он, захватив Дунфин-Пушинку с гусятами, и отправился в путь.