Удивительное путешествие Нильса Хольгерссона с дикими гусями по Швеции
Шрифт:
Вечер
Большого белого гуся, отважившегося улететь со стаей диких собратьев, буквально распирало от гордости. Подумать только – он летел наравне с дикими родственниками над огромной Южной равниной, мало того, с удовольствием дразнил домашних птиц.
Наравне-то наравне, но все же не совсем наравне. Как бы ни был он горд и счастлив, в середине дня начал уставать. Пытался дышать глубже, чаще взмахивал крыльями, но постепенно отставал все больше.
Гуси, когда они летят своим красивым клином, смотрят вперед. Поэтому первым
– Акка с Кебнекайсе! Акка с Кебнекайсе!
– Что тебе? – спросила летевшая во главе стаи гусыня.
– Акка с Кебнекайсе! Белый отстает!
– Передай ему: лететь быстро легче, чем лететь медленно, – не оборачиваясь, крикнула предводительница.
Белый гусь попробовал последовать ее совету, и это отняло у него последние силы. Он опустился почти к земле, к аккуратно постриженным кустам ракитника на меже между наделами.
– Акка, Акка, Акка с Кебнекайсе! – уже несколько гусей заметили, как тяжело приходится белому.
– Что вам теперь нужно?
– Белый совсем опустился! Он опустился! Он почти сел!
– Передайте ему: лететь высоко легче, чем лететь низко, – крикнула гусыня, не снижая скорости.
Домашний гусь попробовал подняться повыше, но тут, на высоте, у него перехватило дыхание.
– Акка, Акка!
– Оставьте меня в покое! – раздраженно огрызнулась предводительница.
– Белый падает! Белый падает!
– Если не может лететь с нами, пусть возвращается домой!
Она по-прежнему вела стаю, не снижая скорости и не оглядываясь.
– Ах, так! – возмутился домашний гусь.
Только сейчас он понял, что дикие гуси вовсе не собирались брать его с собой в Лапландию. Они просто-напросто решили над ним подшутить!
И разозлился на себя так, что защелкал клювом. Неужели он такой слабак? Если бы у него осталась хоть капля сил, он бы показал этим бродягам, что и домашние гуси кое на что годятся. И самое обидное – стаю вела сама Акка с Кебнекайсе! Даже на хуторе гуси обсуждали эту знаменитую гусыню. Вроде бы ей не меньше ста лет, и у нее такая слава, что дикие гуси со всей Швеции только и стремятся попасть в ее стаю. И еще говорили: никто так не презирает домашних гусей, как стая Акки с Кебнекайсе. И конечно же именно ей он хотел доказать, что домашние ничем не хуже. А сейчас отставал все больше и размышлял, не вернуться ли ему и в самом деле домой.
И тут коротышка, сидевший у него на спине, вдруг подал голос:
– Мортен, милый, ты же понимаешь, что не долетишь до Лапландии. Ты же никогда раньше не летал! Может, повернешь, пока не поздно?
«Этот вредный мальчишка будет меня учить! – разозлился гусь. – Он намекает, что мне слабо с ними тягаться! Еще посмотрим!»
Больше всего его оскорбило, что его назвали Мортеном. На каждом хуторе в Сконе выбирают самого лучшего гуся и называют Мортеном. Ничего хорошего. Это значит, что его зарежут и съедят в день святого Мортена, которого когда-то гуси якобы выдали своим гоготаньем. Каждый год в ноябре в честь этого святого Мортена едят жареного гуся. В Дании, кажется, тоже существует
– Скажешь еще слово – полетишь вверх тормашками в первую попавшуюся лужу! – свирепо прошипел гусь.
Ярость прибавила ему сил, он встряхнулся, взмахнул крыльями и полетел наравне с остальными.
Долго он все равно бы не выдержал. Но, на его счастье, солнце начало быстро садиться, а ночью гуси не летают. Не успел Белый оглянуться, как стая, сделав несколько кругов, уже расположилась на берегу озера Вомбшён.
«Наверное, здесь и заночуем», – подумал мальчик и спрыгнул со спины Белого.
Он стоял на узкой береговой полоске. Смотреть на озеро было страшновато: лед потемнел, стал колючим и ноздреватым, с трещинами и промоинами. Но ему недолго осталось – тут и там откалывались от сплошного зимнего ледостава большие льдины, а у берегов между землей и водой тихо чмокала черная и на вид очень холодная вода. Попасть на льдину можно было только по воздуху.
После теплого весеннего дня было особенно неприятно оказаться в жутковатом царстве зимы.
На другой стороне озера открывалась широкая светлая равнина. Там наверняка теплее, но гуси выбрали сосновые посадки. А сосны никак не хотели расставаться с зимой. Снег почти везде сошел, но под деревьями еще лежат неопрятные сугробы, а язычки вытекающей талой воды покрылись хрусткой ледяной коркой.
Ему стало не по себе. Куда он попал? В вечную зиму? Даже закричать захотелось от страха.
К тому же за весь день у него во рту не было ни крошки. А откуда здесь возьмется еда? В марте ничего съедобного нет ни на земле, ни на деревьях. Вообще нигде.
Где взять еду? Кто постелет ему постель, кто уложит спать, кто согреет у огня, если он замерзнет? Кто защитит от диких зверей?
Солнце село. Ледяной мрак накрыл землю, и тысячью змей поползли страхи, а лес наполнили леденящие душу шорохи и вздохи.
Веселье, охватившее его в воздухе, как ветром сдуло. Он понуро посмотрел на товарищей по путешествию – других у него не было.
И заметил, что Белому приходится еще хуже, чем ему. Гусь лежал неподвижно, вытянув шею. У него даже не хватило сил сложить крылья – они бессильно распластались по земле. Из клюва сочилась пена. Можно было подумать, он умирает. Глаза закрыты, дыхание еле слышно.
– Белый, милый! – У мальчика навернулись слезы. – Попробуй хотя бы воды попить. До озера два шага.
Но гусь не шевелился.
Нильс Хольгерссон, вообще говоря, довольно скверно относился к домашним животным, издевался над ними и дразнил. Белого гуся тоже, но теперь он был его единственной надеждой и поддержкой. Даже думать не хочется, что будет, если он его потеряет.
Он начал подталкивать и подтаскивать Белого к воде. Гусак был большой и тяжелый, так что работа, можно сказать, непосильная. Вряд ли бы он справился, если бы мокрую траву не затянуло скользким ледком, и в конце концов мальчик доволок гуся до озера.