Удольфские тайны

Радклиф Анна

– Боже милостивый! – вздохнула Эмили. – Что же он обо мне подумает, если вы высказали подозрение в моем предосудительном поведении!

– Совершенно неважно, что он подумает, так как я положила конец вашему роману, – высокомерно заявила тетушка. – Наверняка мое благоразумное поведение и деликатность произвели на него должное впечатление. Я дала ему понять, что шутить не намерена, а также обладаю достаточными возможностями, чтобы не допустить в своем доме тайных встреч и переписки.

Эмили часто слышала в устах тетушки слово «деликатность», но всегда недоумевала, – а сейчас больше обычного – о какой деликатности может идти речь, если мадам вела себя совершенно беспардонно.

– Брат крайне неосмотрительно поручил

мне опеку над тобой, – продолжала мадам Шерон. – Я намерена устроить твое будущее, но если еще хоть раз увижу этого настойчивого месье Валанкура, то немедленно отправлю тебя в монастырь. Так что не забывай о последствиях. Этот юноша настолько дерзок, что сообщил мне – да-да, не постеснялся! – что обладает весьма незначительным состоянием, а потому полностью зависит от старшего брата и выбранной профессии. Если он желал произвести благоприятное впечатление, то мог хотя бы скрыть свою нищету. Неужели он считает возможным, что я выдам племянницу замуж за такого, как он?

Эмили вытерла слезы. Конечно, честное признание Валанкура омрачило ее надежды, но зато искренность доставила радость, заглушившую все остальные чувства. В свои юные годы Эмили уже поняла, что здравый смысл и благородная прямота не всегда побеждают в борьбе с безрассудством и мелочной хитростью, поэтому даже в этот сложный момент ее чистое сердце позволило с гордостью принять поражение добродетели.

Тем временем мадам Шерон старалась закрепить триумф:

– Он также имел наглость заявить, что не примет отказа ни от кого, кроме тебя самой. Впрочем, в этом отношении я не оставила сомнений: пусть знает, что вполне достаточно моего мнения. И хочу еще раз повторить: если ты попытаешься каким-то образом встретиться с ним без моего ведома и позволения, то немедленно покинешь мой дом.

– Как плохо вы меня знаете, тетушка, если считаете необходимым напоминать об этом! – воскликнула Эмили, с трудом сдерживаясь.

Мадам Шерон отправилась к себе, чтобы переодеться к вечернему выезду. Эмили с радостью осталась бы дома, но побоялась просить об этом, чтобы не навлечь подозрения в неблаговидном мотиве. Поднявшись в свою комнату, она сразу утратила те немногие силы, которые поддерживали ее в противостоянии с тетушкой. Сейчас казалось важным лишь одно: Валанкуру, чье достоинство проявлялось так ярко и убедительно, навсегда запрещено не только появляться в замке, но и присылать письма. Все отведенное для туалета время Эмили горько проплакала, но потом быстро оделась и спустилась в гостиную. Жаль только, что покрасневшие глаза выдали ее и навлекли новые упреки мадам Шерон.

Усилия казаться веселой оправдались в доме мадам Клэрваль – пожилой вдовы, недавно поселившейся в Тулузе в поместье покойного мужа. Много лет она прожила в Париже, где, обладая беспечным нравом, вращалась в блестящем обществе, а переехав в Тулузу, сразу прославилась самыми пышными приемами в округе.

Великолепие соперницы вызвало у мадам Шерон не только зависть, но и мелочное тщеславие: не в силах сравниться с ней в богатстве, она стремилась попасть в круг ее близких друзей. Ради этого тетушка оказывала мадам Клэрваль чрезмерное внимание, с подчеркнутой готовностью принимала все ее приглашения и всячески создавала впечатление тесной дружбы.

В развлечения сегодняшнего вечера входили ужин и бал-маскарад. Гости танцевали в большом саду, элегантно освещавшемся многочисленными фонарями. Вычурные наряды дам (многие из гостей сидели на траве, беседовали, наблюдали за котильонами, угощались закусками и время от времени небрежно перебирая струны гитар); галантные манеры джентльменов; изящные танцы; расположившиеся вокруг старинного вяза музыканты с лютней, гобоем и тамбурином; лесной пейзаж вокруг – все это создавало неповторимую, характерную атмосферу французского праздника. Эмили наблюдала за весельем с меланхолическим удовольствием. Каково же было ее

изумление, когда в одной из групп гостей она неожиданно увидела Валанкура, танцевавшего с молодой красивой особой. Эмили поспешила отвернуться и попыталась увлечь тетушку в сторону, однако та любезничала с синьором Кавиньи и не желала отвлекаться. Внезапно ослабев, Эмили опустилась на траву под деревом, где уже сидели несколько человек. Один из них заметил ее необычную бледность, спросил, не больна ли она, и предложил принести стакан воды. Поблагодарив, Эмили отказалась. Опасение, что Валанкур догадается о ее чувствах, заставило взять себя в руки, и вскоре она уже выглядела вполне спокойной. Мадам Шерон по-прежнему беседовала с синьором Кавиньи, в то время как граф Бовилер обратился к Эмили с каким-то замечанием относительно окружающего пейзажа. Она что-то буркнула в ответ, так как все мысли ее были об оказавшемся в опасной близости Валанкуре. И все же какое-то замечание графа относительно танца вынудило ее посмотреть в сторону той пары, и в этот же миг ее взгляд натолкнулся на взгляд шевалье. Эмили так побледнела, что едва не упала в обморок, но успела заметить, как изменилось выражение лица молодого человека. Хотелось немедленно уйти, и лишь осознание, что столь импульсивное поведение выдаст ее глубокий интерес, остановило. Эмили постаралась вникнуть в слова графа Бовилера и постепенно успокоилась. Спустя некоторое время граф заговорил о даме Валанкура, и если бы не смотрел на танцующих, непременно заметил бы особый интерес своей собеседницы.

– Особа, что танцует с этим молодым кавалером, считается одной из первых красавиц Тулузы. При этом она еще и очень богата. Надеюсь, для жизни она выберет партнера получше, чем выбрала для танца. Бедняга только и делает, что ошибается и путает фигуры. Странно, что с такой внешностью и статью он до сих пор не научился танцевать.

Эмили, с трепетом ловившая каждое слово, попыталась сменить тему и спросила, как зовут незнакомку; но, прежде чем граф успел ответить, музыка смолкла. Заметив, что Валанкур направляется к ней, Эмили подошла к тетушке и шепотом попросила:

– Пожалуйста, давайте уйдем: здесь шевалье Валанкур.

Тетушка сразу повернулась, чтобы перейти в другое место, однако молодой человек успел приблизиться, почтительно поклонился мадам Шерон и с особым вниманием приветствовал Эмили, которая, вопреки попыткам казаться равнодушной, выглядела излишне сдержанной. Присутствие тетушки не позволило шевалье остаться, так что с подчеркнуто печальным видом он пошел дальше. Из задумчивости Эмили вывел все тот же граф Бовилер:

– Прошу прощения, мадемуазель, за непреднамеренную бестактность. Столь свободно критикуя неопытность шевалье в танцах, я не предполагал, что вы с ним знакомы.

Эмили покраснела и улыбнулась, а мадам Шерон избавила ее от необходимости ответа, заметив:

– Если вы имеете в виду того молодого человека, который только что прошел мимо, то ни я, ни мадемуазель Сен-Обер с ним не знакомы.

– О, так это же шевалье Валанкур, – небрежно вставил Кавиньи.

– Вы его знаете? – уточнила мадам Шерон.

– Знаю, но лично не знаком, – ответил синьор.

– А значит, не сможете угадать, почему я называю его дерзким: он осмелился восхищаться моей племянницей!

– Если каждый, кто восхищен красотой и обаянием мадемуазель Сен-Обер, заслуживает обвинения в дерзости, то боюсь, что здесь слишком много дерзких джентльменов, причем охотно признаюсь, что тоже отношусь к их числу.

– Ах, синьор! – с жеманной улыбкой воскликнула мадам Шерон. – Во Франции вы научились искусству изящных комплиментов, но льстить детям жестоко, ведь они принимают ложь за правду.

Кавиньи на миг отвернулся, а затем с серьезным видом произнес:

– Кому же в таком случае говорить комплименты, мадам? Было бы абсурдно льстить проницательной даме, поскольку она выше всяких похвал.