Удольфские тайны
Шрифт:
Отчаяние любимого казалось невыносимым, и все же Эмили продолжала настаивать на немедленной встрече с мадам Монтони.
– В таком случае где ее муж? Где сам Монтони? – спросил Валанкур совсем иным тоном. – Если я и должен с кем-то поговорить, то только с ним.
Испуганная его откровенным негодованием, Эмили с трепетом заверила, что синьора Монтони нет дома, и попыталась уговорить возлюбленного умерить гнев. При звуке ее дрожащего голоса ярость в глазах Валанкура уступила место нежности, и он проговорил:
– Вы больны, Эмили. Они уничтожат нас обоих! Простите за то, что осмелился усомниться в вашей любви!
Она не могла больше сопротивляться и покорно пошла за ним в ближайшую комнату. Тон, которым Валанкур упомянул о синьоре Монтони, настолько ее напугал, что она постаралась предотвратить последствия справедливого негодования
– Только подумайте, как я буду страдать, и откажитесь от яростных намерений! – попросила Эмили.
– Ради вас, любимая, – ответил Валанкур, сдерживая слезы нежности и горя. – Да-да, ради вас я сумею побороть гнев. И все же, хоть я и дал слово, не ждите, что я покорно смирюсь перед властью Монтони. Если бы мог, я непременно нарушил слово. И все же, надолго ли он намерен обречь нас на разлуку? Когда вы вернетесь во Францию?
Эмили постаралась успокоить его заверениями в своей неизменной любви и напомнила, что через год с небольшим достигнет совершеннолетия и освободится от безрассудной опеки тетушки. Эти доводы мало утешили Валанкура: ведь все это время любимая проведет в Италии, а власть ее опекунов не иссякнет даже тогда, когда они утратят свои права, – но, чтобы ее не расстраивать, он скрыл истинные чувства. Успокоенная полученным обещанием и внешней сдержанностью друга, Эмили хотела уйти, но в эту минуту в комнату вошла тетушка. Бросив осуждающий взгляд на племянницу, которая тут же удалилась, она обратилась к шевалье со словами высокомерного неудовольствия:
– Я не ожидала от вас такого поведения, месье: не предполагала, что увижу в своем доме после того, как вас оповестили о нежелательности визитов, и уж тем более не думала, что вы назначите моей племяннице тайное свидание и она согласится.
Считая необходимым встать на защиту Эмили, Валанкур заявил, что пришел с намерением встретиться с Монтони, и обратился к мадам с вежливостью, обусловленной скорее ее полом, чем уважением, но увещевания его получили суровый отпор. Мадам опять посетовала, что поддалась состраданию, и добавила, что глубоко переживает из-за своего необдуманного поведения. Отныне она всецело передает ситуацию в руки синьора Монтони.
И все же пылкое красноречие молодого человека в некоторой степени заставило ее осознать свою вину. Мадам устыдилась, но не раскаялась, а напротив, возненавидела Валанкура, вызвавшего столь чуждое ей ощущение, причем тем сильнее, чем явственнее становилось недовольство собой.
В конце концов, негодование хозяйки достигло такого накала, что Валанкур поспешно удалился, дабы удержаться от непоправимо резкого ответа. Теперь он не сомневался, что надеяться на снисхождение мадам Монтони невозможно, ибо какую справедливость или жалость способен ощутить человек, испытывающий чувство вины без угрызений совести и раскаяния?
Разговора с синьором Монтони молодой человек ждал с таким же отчаянием. Он не сомневался, что идея разлучить влюбленных исходила именно от него, так что вряд ли он намерен уступить доводам, которые предвидел и которые был готов оспорить. И все же, не забывая о данном Эмили обещании, Валанкур постарался не совершать поступков, способных вызвать раздражение синьора. Он отправил ему письмо с просьбой о встрече и стал терпеливо ждать ответа.
Мадам Клэрваль держалась в стороне от этих событий. Соглашаясь на брак племянника, она надеялась, что Эмили станет наследницей состояния мадам Шерон. Брак тетушки разрушил ее ожидания, и хоть совесть не позволила выступить против союза Эмили и Валанкура, в ней было слишком мало великодушия, чтобы помочь племяннику в осуществлении его планов. Больше того: в глубине души мадам Клэрваль радовалась расторжению помолвки, так как считала Эмили недостойной Валанкура с точки зрения материальной, точно так же как Монтони считал этот брак недостойным красоты и утонченности Эмили. В результате, хоть гордость мадам Клэрваль и пострадала,
На письмо Валанкура Монтони ответил, что, поскольку личная встреча не устранит возражений с одной стороны и желаний – с другой, а вызовет только лишнее препирательство, он считает разумным отказать в просьбе.
Помня о мольбах Эмили и данном ей обещании, Валанкур подавил острое желание немедленно отправиться к Монтони и в категоричной форме потребовать того, в чем получил отказ. Взамен он написал еще одно письмо с просьбой о встрече, на сей раз подробно изложив свои доводы. Таким образом, несколько дней миновало в увещеваниях с одной стороны и упорных отказах – с другой. Трудно сказать, что именно заставляло Монтони сторониться человека, которого он глубоко обидел, – страх, стыд или ненависть как следствие того и другого. Он никак не хотел встречаться, не уступая сквозившей в письмах боли и не поддаваясь голосу разбуженного доводами раскаяния. Вскоре письма Валанкура стали возвращаться нераспечатанными. В порыве страстного отчаяния молодой человек забыл обо всех обещаниях, кроме главного: не применять силу, – и поспешил в замок Монтони, чтобы любым способом с ним встретиться. Слуги ответили, что господина нет дома, а на просьбу встретиться с мадам Монтони или мадемуазель Сен-Обер получил решительный отказ. Не желая унижаться до пререканий с прислугой, Валанкур вернулся домой в состоянии, близком к сумасшествию, и написал Эмили письмо, в котором, не сдерживаясь, описал свою сердечную агонию и, не имея другой надежды ее увидеть, попросил о тайном свидании. Отправив письмо и немного успокоившись, он одумался и понял, как ошибся, еще больше расстроив Эмили несдержанным выражением собственных страданий. Теперь он был готов отдать полмира, чтобы вернуть письмо, поскольку не знал, что Эмили была избавлена от переживаний хитрой политикой мадам Монтони: та приказала, чтобы все адресованные племяннице письма первым делом приносили ней. Прочитав откровенное послание и вслух выразив бурное негодование, она предала письмо огню.
Тем временем Монтони с каждым днем все больше спешил покинуть Францию: в нетерпении он раздавал указания слугам, занятым сборами, и встречался с людьми, с которыми вел какие-то особые дела. Он упорно хранил молчание в ответ на письма Валанкура, хотя молодой человек уже оставил надежду на лучшее, обуздал страсти и теперь просил лишь одного – позволения проститься с Эмили. Забыть о благоразумии его заставило известие, что отъезд назначен на ближайшие дни и увидеть любимую ему больше не суждено. Пылкий поклонник осмелился обратиться к мадемуазель Сен-Обер со вторым письмом, в котором предложил тайный брак. Это послание также попало в руки мадам Монтони, и последний день Эмили в Тулузе не принес Валанкуру ни строчки в утешение страданий, ни надежды на прощание.
В этот мучительный для шевалье период Эмили пребывала в состоянии ступора, который случается в результате неожиданного и непоправимого горем. Преданно любя Валанкура, видя в нем друга и спутника жизни, она не представляла иного счастья. Как же она страдала, неожиданно узнав о разлуке – возможно, навсегда! И все это по воле чужого человека (ибо таким оставался Монтони) и родственницы, которая еще недавно торопилась со свадьбой! Напрасно Эмили старалась справиться с горем и смириться с неизбежностью судьбы. Молчание Валанкура не столько удивляло, сколько расстраивало, и когда наступил последний день ее пребывания в Тулузе, а надежды на прощание с любимым по-прежнему не было, она пришла в отчаяние и спросила тетушку, неужели ей отказано даже в таком малом утешении. Мадам ответила, что отказ в свидании с Валанкуром не подлежит обсуждению, и добавила, что после дерзости шевалье во время их последней беседы, а также грубых писем к синьору, все просьбы бесполезны.
– Если месье надеялся на нашу милость, то должен был вести себя совсем в иной манере: терпеливо ждать, когда мы сочтем возможным даровать согласие, а не упрекать меня за то, что я не желаю вручить ему племянницу, и настойчиво обвинять синьора в нежелании обсуждать детские проблемы. Валанкур все время вел себя чрезвычайно неуважительно и высокомерно. Впредь я не желаю слышать этого имени. И хочу, чтобы ты забыла о глупых причудах и выглядела как все нормальные люди, а не бродила словно тень со слезами на глазах. Молчание не в состоянии скрыть твое горе: даже сейчас, когда я говорю, ты едва сдерживаешь рыдания. Да, даже сейчас, вопреки моим указаниям!