Удольфские тайны
Шрифт:
Эмили отвернулась, чтобы скрыть слезы, и поспешила выйти.
День прошел в страданиях, каких она, пожалуй, еще не знала. Поднявшись в свою комнату, Эмили опустилась в кресло и застыла в забытьи до позднего часа, когда все в доме уже легли спать, не в силах освободиться от горькой мысли, что больше никогда не увидит Валанкура. Эта уверенность возникла не только из очевидных обстоятельств: длительность путешествия, неопределенный срок возвращения, а также полученный запрет, – но главную роль сыграло предчувствие, что она уезжает от Валанкура навсегда. Воображение представило ужасные препятствия: непреодолимые Альпы встанут стеной, и целые
Устав от размышлений о вечной разлуке, Эмили ощутила внезапную слабость и отворила окно. Свежий воздух немного восстановил силы, а освещавшая верхушки старинных вязов растущая луна успокоила и вызвала желание выйти на улицу, чтобы унять головную боль. В замке царила тишина. Спустившись по парадной лестнице в холл, Эмили неслышно, как ей показалось, отперла дверь, вышла в сад и зашагала по аллее, то и дело представляя спрятавшихся среди деревьев шпионов мадам Монтони. Ей владело единственное желание: в последний раз навестить беседку, где она провела столько счастливых часов с Валанкуром. Забыв об осторожности, Эмили направилась к террасе, которая тянулась вдоль верхней части сада и соединялась с ней мраморной лестницей в конце аллеи.
Дойдя до ступеней, она остановилась и огляделась: отдаленность от замка рождала страх, который тишина и темнота позднего часа лишь усиливали. Не заметив ничего подозрительного, она поднялась на террасу, где лунный свет открывал взгляду широкую дорожку, ведущую к беседке. Эмили вновь остановилась и прислушалась. Ночную тишину нарушала лишь жалобная песня соловья в сопровождении легкого шелеста листьев. Немного успокоившись, Эмили подошла к беседке и в полной темноте испытала те же чувства, что испытывала при дневном свете. Открытые полукруглые окна служили подобием рамы для залитых серебристым светом мягких пейзажей: рощ и долин, далеких гор, мерцающей на переднем плане реки.
Подойдя к одному из окон, Эмили восхитилась красотой и, сразу представив Валанкура, проговорила с тяжелым вздохом:
– Ах, как часто мы сидели здесь вдвоем и любовались пейзажем при солнечном свете! Никогда, никогда больше не доведется нам увидеть друг друга!
Слезы внезапно высохли от ужаса: совсем близко послышался чей-то голос. Эмили вскрикнула, но голос прозвучал снова и теперь она узнала дорогие сердцу интонации Валанкура. Да, это был он: шевалье подошел к ней и нежно обнял. Несколько мгновений оба молчали.
– Эмили, – наконец проговорил молодой человек, крепко сжимая ее руку, и снова умолк. – О, моя Эмили! – повторил он после долгой паузы. – Все-таки мы встретились, и я слышу ваш голос! Каждую ночь я пробирался в этот сад в слабой, очень слабой надежде увидеть вас. Остался последний шанс. Слава богу, вы пришли, и больше я не приговорен к абсолютному отчаянию!
Стараясь умерить его волнение, Эмили произнесла несколько слов о своей неизменной любви, однако Валанкур некоторое время продолжал бессвязно что-то восклицать. Наконец, немного успокоившись, он произнес:
– Я пришел сюда вскоре после заката и все это время бродил по саду, иногда заглядывая в беседку. Хоть я и потерял последнюю надежду на встречу с вами, я не смог покинуть ваше любимое место и скорее всего остался бы здесь до рассвета. О, как мучительно медленно тянулись мгновения! И как все вокруг менялось, едва казалось, что
Сердцем Эмили чувствовала истину этого пылкого признания, но радость от встречи вскоре утонула в печали: воображение живо представило картины будущего без любимого. Она пыталась восстановить спокойное достоинство, столь необходимое в прощальной беседе, Валанкур же, напротив, не мог совладать с чувствами. Его безудержная радость внезапно перешла в отчаяние: он принялся жаловаться на мучения и страстно изливать горе перед предстоящей вечной разлукой. Эмили слушала его со слезами, а потом, чтобы как-то успокоить, постаралась перечислить все обстоятельства, дававшие им надежду, но Валанкур сразу определил невинную обманчивость этих иллюзий.
– Утром вы уедете в далекую страну. О, такую далекую! К новым знакомым, новым друзьям, новым поклонникам! Вы уедете с людьми, которые сделают все, чтобы вы меня забыли! Как, зная это, я могу надеяться, что вы вернетесь ко мне и станете моей?
Голос его дрогнул и утонул в глубоком вздохе.
– Значит, вы думаете, что мои страдания вызваны лишь банальным, временным интересом к вам, – возразила Эмили. – Вы думаете, что…
– Страдания! – перебил ее Валанкур. – Страдания из-за меня! Ах, до чего сладкие и одновременно горькие слова! Они несут утешение и боль! Я не должен сомневаться в ваших чувствах, и все же противоречие истинной любви заключается в том, что она не устает сомневаться, даже безосновательно, и постоянно требует все новых и новых доказательств. Вот так и получается, что всякий раз, когда я слышу ваше признание, я оживаю, а потом опять впадаю в сомнение, а часто и в отчаяние.
Спустя миг, словно одумавшись, Валанкур воскликнул:
– Но как я смею терзать вас, да еще в момент прощания! Я, который должен поддерживать и успокаивать!
Эта мысль наполнила сердце молодого человека нежностью, но вскоре он опять поддался печали и принялся жаловаться на жестокость разлуки, причем настолько страстно, что Эмили больше не находила сил успокаивать его и скрывать собственное горе. Окончательно отдавшись на волю любви и жалости, Валанкур утратил способность и желание скрывать волнение. В промежутках между конвульсивными рыданиями он осушал слезы Эмили поцелуями и тут же жестоко заявлял, что она не должна его оплакивать, потом попытался говорить спокойнее, но мог лишь восклицать:
– Ах, Эмили, сердце мое разобьется! Сейчас я смотрю в ваше прекрасное лицо, держу вас в объятиях, а совсем скоро все это останется лишь в мечтах! Скажите, почему мы должны отдать счастье всей нашей жизни людям, которые не имеют права ни отнимать его, ни даровать иным способом, кроме как отдав вас мне? Ах, Эмили! Осмельтесь довериться своему сердцу, осмельтесь навсегда стать моей!
Голос его задрожал и осекся. Эмили продолжала молча плакать, а Валанкур принялся убеждать ее в необходимости тайного брака: завтра, в день отъезда, на заре в церкви августинцев их будет ждать монах, готовый обвенчать.