Угнать за 30 секунд
Шрифт:
То же, что говорил мне Кешолава, возымело тягостный, липкий эффект, выматывающий нервы. Я прекрасно понимала, что нет никаких особенных оснований трястись за себя, и, вообще, понимала и то, что в жизни мне приходилось попадать в несравненно более серьезные условия. А тут… Что – тут? Ну дали Филиппу шариком по голове. Ну сводили меня к любезному волгоградскому гостю. Познакомили. И что?
А ничего.
Но я никак не могла забыть, что только один раз в глазах Кешолавы сверкнула злоба, высеченная моим упрямством, как искры из камня. Все остальное время в его глазах перекатывалась какая-то
Глупости, глупости. Какая еще гибель? Породистый самодовольный самец.
Но что он там такое говорил о моем отце? Не думаю, что его имя было брошено для красного словца. И Микиша упоминал, что в разговорах тех людей, которые посадили их с Максом в подвал дядькиного дома, упоминалась фамилия Охотников. Неужели речь действительно шла о моем отце? Но ведь он несколько лет как умер, да и в отставку он вышел еще перед смертью и никакими делами не занимался.
А ведь Кешолава, кажется, намекал на то, что старые спецслужбистские связи и контакты отца имеют отношение к новейшей истории – к убийству Вадима Косинова, человека, которого я не видела и о существовании которого еще совсем недавно не подозревала, но который – на правах посмертной памяти, что ли? – однако же, грозил войти в мою жизнь неудержимо и гибельно.
Так. Нужно поразмыслить. Но для этого необходимо одиночество, а мне все-таки стоило сначала посмотреть, что там с Филиппом. И я направилась к лавочке, на которой его оставили.
Но Филипп оказался настоящим мужиком и не стал строить из себя умирающего Ленского, как вполне возможно было ожидать. Он решительно отверг мое предложение довезти его до больницы или до дому и сам сел за руль. Впрочем, что ему шишка? Филипп отпускал волосы, так что ему придется только чуть поприхотливее зачесать челку, чтобы прикрыть огромную, с кулак младенца, шишку на его высоком лбу.
После того как Филипп отбыл, я зашла в одну из кафешек на центральном проспекте, заказала себе чашечку кофе и стала размышлять. Этот Кешолава в самом деле озабочен поисками сладкой парочки Кораблев – Хрущев настолько, что бросил все дела и приехал из Волгограда в Тарасов. Надо полагать, что обо мне он знал еще в Волгограде, потому что слежку за мной поставили толково, быстро и профессионально. А это требует предварительной и весьма подробной информации.
Так. Зачем Кешолаве я? Лишь для того, чтобы через меня выйти на Максима Максимыча и Микишу? Едва ли. У него нет точных доказательств того, что эти двое направились именно ко мне. Так, одни предположения. Правда, говорил Теймураз Вахтангович уверенно, но это понятно: заблаговременно раскрывать свои карты – не в его интересах.
Хотя что я знаю о его интересах? Тот Кешолава – верхушка айсберга, быть может, во всей этой истории он сам больше жертва, чем охотник? Конечно, великосветский костюм, уверенные, смутно угрожающие манеры, взгляд из-под очков и хорошо поставленный звучный голос… Но все это может быть лишь видимостью. Не звучали бы в его голосе яростные беспомощные нотки, когда он на мгновение потерял контроль над собой, ох, не звучали бы, если бы он не то что контролировал
Я и не заметила, как выпила кофе.
Когда я вернулась домой, тетушки в квартире не оказалось: по всей видимости, она еще не вернулась от приятельницы. Насколько я помню, тетя Мила собиралась сегодня в гости, и само по себе то, что она вышла наконец на улицу, не могло не радовать: в последнее время моя тетушка стала чрезмерной домоседкой.
Я уселась перед экраном своего домашнего кинотеатра и поставила новый фильм. Надо было как-то развеяться. Все-таки сегодня воскресенье, а волгоградский гастролер Кешолава смазал все впечатление от посещения театра. Наверное, сейчас я бы обрадовалась даже звонку Максима Максимыча и Микиши. Все-таки, несмотря на их несносность и окружающее их количество разнокалиберных проблем, они были забавными.
Зазвонил телефон. Я глянула сначала на часы, а потом на определитель номера: ну конечно, звонили из квартиры тетушкиной приятельницы. Наверняка она подзадержалась и теперь хочет сказать, что останется там ночевать. Примерно раз-другой в месяц она так и делала.
Я сняла трубку:
– Да, слушаю.
– Добрый вечер, Женечка, извини, что поздно беспокою. Это Елена Петровна говорит.
– Да, Елена Петровна. Засиделись? Как там моя…
– Женечка, она ведь собиралась прийти ко мне, правда?
– Ну да, коне… – я осеклась. – Что значит «собиралась»? То есть… Елена Петровна, у вас ее что, нет?
– Н-нет. Она передумала, что ли? Позови ее.
– Позвать? Но… но я полагала, что тетя у вас. То есть… она вообще не приезжала, Елена Петровна? И не звонила?
– Н-нет.
– Но где же она в таком случае может быть?
– Погоди… – Приятельница тетушки явно старалась взять себя в руки. Зря я с ней заговорила на повышенных тонах. Елена Петровна была склонна к истерии, обладала бурной фантазией и запросто могла напридумывать черт знает что. – Женечка, а может, она… пошла…
– Да куда она могла пойти! – не выдержала я. – Если бы она куда и направилась, то предварительно позвонила бы мне. На мобильный, в конце концов, мне всегда можно дозвониться!
– Та-ак… – отозвалась тетина подруга. – Это что же такое?
– Вспомнила! – воскликнула я. – Ну конечно! Она могла пойти за утюгом к дяде Пете. А тот, когда трезвый, очень даже любит поговорить. Вот, наверное, и уболтал тетку!
– Дядя Петя? А кто это?
– Да сосед напротив. Он, когда не в запое, очень забавный человек.
Я облегченно вздохнула, найдя наиболее вероятный ответ на вопрос о том, куда могла подеваться тетя Мила. В самом деле, единственное место, куда она могла пойти без звонка мне, то есть не предупреждая меня, и где была способна задержаться допоздна, это квартира дяди Пети в нашем собственном доме.
Общалась тетя только с ним. Правда, редко, когда у того кончался запой. В такие дни он надевал на себя берет и малевал картины, которыми была увешана вся его холостяцкая квартира, и взахлеб рассказывал о Тициане, Тинторетто, Веронезе и других художниках старинной венецианской школы.